– Так ты что, здесь прямо колдовать собралась?
– Ну а где же? Что нам – в клуб для этого идти, людей потешать? Здесь. Сиди смирно, руки на коленки, а глаза лучше прикрой. А хочешь – смотри, только не перебивай и не спрашивай, а то напутаю – мох на лбу вырастет…
– Почему мох?
– Да это поговорка такая, ничего не вырастет, помолчи.
Леха положил руки на колени, как было сказано, и попытался было вслушаться в ведьмино бормотанье, но, кроме «тьфу», да «околицы», да «горюн-цветка», знакомых слов не услышал. Тогда он приготовился поймать переход в ощущениях – как воспринимается действительность до и после заклятия, но Ирина Федоровна уже закончила бормотать.
– Ты что, уже все??? Баб Ира?
– Долго ли, умеючи, когда дело-то пустяк… Походи, подвигайся: не болит ли чего? Может, голова закружилась?
– Да нет вроде… – Леха отвернулся, сосредоточился… Он по-прежнему мамин сын и очень ее любит. Ненависть к тем, кто ее погубил, та же: всю жизнь на это положит, но их, кто бы они ни были, он достанет и отомстит. И за маму, и за дядю Сашу с… Петром Силычем. И боль утраты… Да, маму никто ему не заменит, но… Леха не знал, как выразить свои ощущения словами, с чем их сравнить… Самая близкая аналогия – словно бы эти утраты случились лет десять-двадцать тому назад (нет, не двадцать – так далеко Лехины воспоминания не простирались… на десять лет – реально), горе не исчезло – отступило.
– Сойдет, баб Ира, – ответил он на незаданный вопрос. – Нигде не болит, ничего не кружится. Давай позавтракаем, а то я, признаться, струхнул слегонца перед твоим колдовством и от этого проголодался. Только потом все назад верни, что выколдовала из меня.
– Само вернется. – Ирина Федоровна не стала огорчать внука: даром ведь ничего не происходит и вся тяжесть его тоски и боли перевалилась на нее, прочитавшую заклинание.
– Ох, ты! Бабушка, ты что! Тебе плохо? Ну-ка сядь. Что с тобой?
– Да вот, коленка, будь она неладна! Повернулась неловко – она и заной! Дождь чует, непогоду… Достань мне из буфета настойку… Нет, вон ту, красного стекла… Налей стопку, мои-то дрожат, – старуха слабо махнула правой ладонью…
– Может, тебе лучше лекарс… о-о-й… Фу-у! Это что, на дохлых мышах?
– Хуже… Дай же сюда… – Ведьма скорбно приникла к рюмке, запрокинула лицо… и оклемалась, аж застонала коротко. – Ох, белый свет ко мне вернулся… Жива. На сегодня энтой порции хватит, чтобы я как на батарейках крутилась, а тебя провожу – и на двое суток спать залягу, да. На двое, за меньше не отдохнуть! Попрошу Гавриловых, помнишь, что на Болотной живут, чтобы за животными присмотрели, а как иначе-то – оголодают… Ох, и зла настоечка! Она силу тебе дает – как куркуль взаймы: сперва дает, а потом требует с превеликими процентами, подчистую подметает, тебе же одно лихо на память оставляет. Ее как делают: не менее трех упырей надобно изловить. Потом из них, в безлунную пору, в самое новолуние, из еще живых… ну, не живых, а какие они там, что будто живут, из них силою вырывают…