«Ну и порядки, елки моталки!.. – возмущалась она. – Человек воевать просится, а его не пускают. Подумаешь – ранение! Заживет! Отстранить такую летчицу от полетов – это несправедливо, бессердечно».
Долго бы еще она, наверное, промывала косточки начальству, но тут показались Звягинцева и Ольга. Открыв калитку, они направились к дому.
– Не можем мы, Оля, отменить решение медкомиссии, – долетели до Ани, обжигая, как угли, слова Звягинцевой, и сердце ее болезненно сжалось. – Доказывали с Макаровым, возражали. Но мы не всесильны. Ранение у тебя серьезное. И летать пока не советуют. По-дружески тебе говорю. Поработай в штабе. Поправишься, окрепнешь… Тогда видно будет. Поживи, как говорят, на земле.
– Я живу, когда летаю, – упрямо и глухо проговорила Ольга. – Вы это понимаете?
– Понимаю, все понимаю, родная. Но изменить ничего не могу. Ты же знаешь, с медиками спорить по этим вопросам бесполезно.
Когда они подошли к дому, Аня решительно заявила:
– Я с другим экипажем летать не буду. Так и знайте! – Схватила шлемофон, в сердцах швырнула его на землю. – Человек воевать просится, а его в штаб. Ну и порядочки… Нечего сказать…
Не ожидая от штурмана такой реакции, Звягинцева сначала растерялась, а потом осуждающе заметила:
– Что это у вас за манера такая, товарищ Высотина? Чуть что – шлемофоном об землю… Голубкину отстранили от полетов временно. Понимаете, временно, – перешла она на официальный тон.
Ольга стояла бледная, как белая стена, еле держалась на ногах. Никогда она не чувствовала себя так скверно, как сейчас. В груди опять тоскливо заныло, голова от всех этих переживаний раскалывалась. Ольга, конечно, не ожидала такого решения. Ее будто лишили опоры, обрезали крылья, и она, потеряв устойчивость, вот-вот рухнет на землю. Ей казалось, что жизнь для нее теряет смысл.
– А если обратиться к генералу? – спросила Ольга с надеждой.
– Звонили. Он на стороне медкомиссии.
– Разрешите мне самой?
– Обращайся, – пожала плечами Звягинцева, – только лишние волнения.
Аня встала рядом с Ольгой.
– И я с тобой… Уж мы добьемся! Уж мы добьемся! – Глаза ее горели гневно и сухо.
Зазвонил телефон. Аня убежала в дом, подала в окно трубку Звягинцевой.
Взяв трубку, словно предчувствуя беду, медленно произнесла:
– Слушаю.
Лицо ее сразу поблекло, глаза потускнели. Она опустила трубку, сдавленно, будто слова застревали в горле, проговорила:
– Басова не вернулась с боевого задания…