Два раза я его возил туда и однажды ее видел: она поливала цветы и пригласила меня вместе с ним в дом. Мы сидели в комнате за немецким овальным столом красного дерева, пили чай, и, откинувшись на спинку старинного, с завитушками, полукресла, Арнаутов, вальяжный и необычный, с актерским пафосом вопрошал:
— Лариса! Так, значит, вы меня не забыли? Вы меня еще любите?
Лариса Аполлоновна, старая, лет пятидесяти женщина с явно крашеными темно-рыжими волосами и морщинистым, с отвислыми подрумяненными щеками лицом, неловко и жалко улыбалась, и от стыда мне хотелось куда-нибудь сбежать. Я тогда еще не знал, что это несколько измененные слова из знаменитой пьесы Островского «Бесприданница», не сообразил, что он всего лишь духарится, и потому не мог понять, зачем в моем присутствии он задает ей столь интимные вопросы.
Арнаутов не раз объяснял: «Миром движут две силы — голод и сэкс!» Он так и произносил — «сэкс», это редкое в те годы слово я впервые услышал от него. Еще со школьных лет я знал, что миром движут идеи партии Ленина — Сталина; даже если в утверждении Арнаутова и была частица истины, но не в стариковском же возрасте! Какой «сэкс» может быть, когда ей пятьдесят, а ему и того больше? Отношения Арнаутова и Ларисы Аполлоновны представлялись мне по молодости лет ненормальными, противоестественными и вызывали брезгливое неприятие.
— Едем в Гуперталь! — уже более решительно произнес Арнаутов. — Я должен пощекотать старушку!
Не включая зажигания, я толкал правой ногой педаль стартера, чтобы засосать смесь в цилиндры.
— Не надо! — твердо сказал я. — Полковой праздник был вчера! А сейчас четвертый час ночи. К семи я должен быть на подъеме в роте, а в девять — спортивные соревнования. В присутствии командования корпуса и дивизии! — подчеркнул я. — И вам тоже надо выспаться. Я вас отвезу... после обеда... — пообещал я, завернул в газету Кокину фуражку и протянул ее Арнаутову. — Положите вниз, ближе к сиденью, и держите.
По закону так называемого «офицерского дежурства» я не мог оставлять его, полупьяного, в Левендорфе, я был обязан доставить его на квартиру или же к Ларисе Аполлоновне, но на заезд в Гуперталь уже не оставалось времени. Я, конечно, понимал, что мой отказ ему не понравится, и потому говорил твердо и категорично, однако той реакции, какая после короткой паузы последовала, не ожидал.
— Если бы я был молод, как ты, и офицер втрое старше меня попросил бы о такой мелочи: потратить каких-то четверть часа и полстакана бензина — у меня бы язык не повернулся ему отказать. А ты считаешь возможным!.. В порядке оперативной информации: у меня ведь не только голова, у меня и яйца седые! — для большей убедительности строго сообщил он, повыся голос. — А ты щенок! Жалкий фендрик, нахватавшийся верхушек и вообразивший себя офицером! Держи! — он возвратил мне фуражку.