В теплушке по дороге на дальний восток
Нac везли на войну с Японией, но мы об этом поначалу не знали и не догадывались, хотя режим повышенной секретности и необычайные предосторожности в эшелоне, особенно в первые несколько дней при движении по европейской части России, должны были нас надоумить. Через все большие и узловые станции нас провозили не останавливаясь, напроход, — как правило, на ближайшем разъезде нас ожидал под парами в полной готовности сменный локомотив, и, после нескольких минут лязга буферов при маневрах отцепки и нового сцепления, он мчал нас дальше. По тем же соображениям строжайшей секретности категорически запрещалось открывать двери теплушек, громко разговаривать или петь и в течение всего светлого времени не только выглядывать, но даже находиться у окон, чтобы не было видно, что везут военнослужащих. Как предупредил перед посадкой щеголеватый подполковник-танкист, начальник эшелона: «Если кто вздумает демаскировать и высунется, буду стрелять без предупреждения!»
С наступлением темноты состав останавливался где-нибудь на разъезде или глухом полустанке, по команде со скрипом откатывались по железным желобам двери, мы стремглав выпрыгивали по обе стороны теплушек, в тесном единстве, буквально в метре друг от друга, справляли свои естественные нужды, умывались как придется — у колонки, у ручья или даже в болотце, — запивали тепловатым безвкусным чаем выданный на десять суток вперед сухой паек — правда, многие добавляли трофейную жратву — и снова лезли на нары. Часов через пять, перед рассветом, нас второй раз в сутки останавливали где-нибудь в глухом, безлюдном месте, и следовала передаваемая от вагона к вагону одна и та же команда: «Позавтракать, оправиться и завязать узлом!» Последняя часть приказания, естественно, не выполнялась, и на ходу дверь теплушки по необходимости то и дело нешироко, примерно на полметра, откатывали, и брызги летели по ветру, впрочем, некоторые умудрялись таким образом справлять на ходу и большую нужду...
Гнали нас по тому времени с курьерской скоростью, старая двухосная теплушка от колес и до крыши непрестанно скрипела, ее трясло и мотало из стороны в сторону. Я помещался на верхних нарах с самого края, отчего волею судеб оказался в преимущественном, привилегированном положении: в вагонной доске у моего лица вывалился или был кем-то выдавлен кругляш сучка, и в отверстие размером с маленькую сливу я, в отличие от других, пусть в условиях весьма ограниченной видимости, как в замочную скважину, мог видеть и часами пытался разглядывать Россию с левой стороны движения эшелона. Время от времени я пускал на свое место Володьку или Мишуту.