Так из европейского, поистине блаженного жития мы оказались в послевоенной российской действительности. За тысячи километров позади осталась побежденная Германия, невиданно богатая страна, где мы вкусили такой жизни, какая нам не снилась и не мечталась. От столь резкой перемены все время возникали мысли о близком будущем — что ждало нас впереди?..
Спустя десятилетия, когда в воспоминаниях жертв репрессий тридцатых и сороковых годов я встречал описания того, как их везли по железной дороге в лагеря, я не раз отмечал, сколько сходного и общего было у них в вагонзаках и в нашем эшелоне… Правда, их грузили в двухосную теплушку по copок душ, а у нас в таком же товарном вагоне ехало всего тридцать человек, над нами не изгалялась охрана, да и норма питания у нас была выше, в бытовых же условиях и в режиме — теснота, вши, духота, невозможность вымыться, запрещение громко разговаривать и находиться у окон — оказалось немало схожего и, более того, одинакового, хотя они являлись пусть несправедливо, но осужденными и потому лишенными гражданских или человеческих прав, мы же принадлежали к лучшей в то время, привилегированной части общества — к офицерам армии-победительницы.
Уже проехав Урал, вдосталь за неделю отоспавшись и круглые сутки маясь от бездельного лежания на нарах, от духоты и тряски, мы, в нарушение приказа, начали во время движения откатывать во всю ширину обе двери и, сидя на уложенных вдоль вагона концами на нижние нары досках-восьмидесятках, стали с жадностью смотреть по сторонам, а там была Азия, и вот тут кто-то предположил, что везут нас не на Алтай, в Барнаул — этот город, очевидно с целью дезинформации, назывался как конечный пункт, или станция назначения, еще при погрузке в Германии, — а на Дальний Восток (бывалые солдаты без слов понимали, куда и зачем они едут), и не в таинственную сверхсекретную спецкомандировку, а на войну с Японией; и после недолгого обсуждения большинство офицеров сочли эту догадку обоснованной.
И еще в той долгой дороге на всю жизнь мне запомнился час неожиданного откровения... В темноте теплой июльской ночи эшелон мчал нас уже по Восточной Сибири, а точнее, по Забайкалью, мы сидели с Володькой на лавке у раскрытой двери теплушки, остальные спали. Он курил рядом со мной, придерживая рукой наброшенную на плечи шинель, и вполголоса, то и дело переходя на шепот, доверительно толковал мне, что настоящая дружба и преданность могут быть только между офицерами, между мужчинами, а женщины на это не способны, они, мол, по своей природе вероломны и склонны к предательству.