— Ты чья?
— А ничья… — ласково ответила девушка, жадно вглядываясь ему в лицо. — Никого не осталось. Все сгибли. Одна я, как ты. Одна-одинешенька, родненький…
Он взъярился:
— Какой я тебе "родненький", дура? Пошла вон! — и оттолкнул.
Девушка упала на каменные плиты и, захлебываясь, залопотала, глядя на креффа снизу вверх:
— Как же не родненький? Ни у тебя, ни у меня никого в свете белом нет, значит, сама судьба нам вместе быть велела, — сделала она нехитрый вывод и поднялась на ноги. — Ведь еле нашла тебя. Что ж ты сотворил с собой? Сердце высушил, душу надорвал…
И блаженная, сморгнув слезы, застившие глаза, сострадательно провела ладонью по лицу мужчины.
— Я теперь всегда рядом буду, не дам тебе маяться.
Крефф перехватил руку девушки за запястье и отшвырнул:
— Была б в светлом уме, весь дух бы вышиб… — прошипел колдун и пошел прочь от дурковатой.
Та заволновалась, бросилась следом, причитая:
— Ой, свет мой ясный, не серчай! Почто гонишь? Я же худа не сделаю! — она забегала вперед, заглядывала мужчине в глаза, видать, и вправду думала, что он испугался от нее какого-то лиха. — Я тебя не обижу…
Донатос остановился. Посмотрел на девку. Совладал с приливом жгучей ярости и ровно спросил:
— Как звать тебя?
— Светлой! — обрадовалась дура, приглаживая лохмы. — Светлой меня звать, радость моя.
Наузник помолчал, а потом раздельно, так, чтобы до припадочной дошло сказал:
— Светла. Пошла. Вон.
Просиявшее было лицо девушки вытянулось, и она осталась растерянно стоять посреди пустого коридора, тогда как крефф направился своей дорогой. Он уже почти дошел до двери, когда между лопаток ткнулось что-то теплое, а плечи обхватили тонкие руки:
Это Светла нагнала своего "родненького" и прижалась щекой к спине, обняв колдуна.
— Не гони, светоч ясный. Сгибнешь ведь без меня.
Обережник побагровел от злости, оторвал от себя подрагивающие ладошки, схватил скаженную за ухо и поволок вон из Цитадели приговаривая:
— Что ж за дура, прости Хранители! Кто тебя притащил сюда?
Девчонка жалобно скулила, на цыпочках семеня рядом и изо всех сил выворачивая шею, чтобы хоть как-то уменьшить боль, плакала и повторяла:
— Не гневайся, родненький, не гневайся.
Выволочив блаженную на двор, Донатос подошел к двум разговаривающим меж собой обережникам и гаркнул:
— Кто дуру эту привез?
— Я привез, — откуда-то со стороны конюшен показался одетый в серое мужчина. — Чего она учудить-то успела? Вроде тихая…
Светлин мучитель скрипнул зубами:
— Ты, Полян, держи придурочную свою от меня и от греха подальше, — с этими словами он швырнул зареванную девушку сторожевику.