Pont Neuf, прославившийся доведенными до ручки, до основания завшивленными любовниками. Этот Новый мост – огромная припудренная туша, лениво развалившая по берегам свои жирные телеса. Под ними луковой похлебкой бурлит мутная, грязная речка. «Наслаждайся, – говорю я желудку. – Это тебе не Бруклинский мост, не Манхэттенский. Тут не конструкция, не суровый расчет гаек и стали. Тут самая что ни на есть настоящая борьба за Европу, за живой стиль, за вкус, за покойного императора».
Мы сворачиваем с набережной и теперь идем вдоль улиц – широких, узких, всегда прямых, расходящихся и снова встречающихся, иногда медленно загибающихся, кружащих по своему району и норовящих забраться на гору. По обеим сторонам каждой улицы – матерчатые навесы, прикрепленные к фасадам. Под ними тянутся друг за другом овощные лавки, столики ресторанов, кофеен, лотки с уродливыми морскими чудовищами, наваленными в кучи. Всюду – еда, еда, одна только еда. И лишь вдали – изящный кремовый завиток Сакре-Кёра, мудрая католическая идея, выставленная на всеобщее обозрение.
Навстречу – лица прохожих, беспечные, сытые, ухоженные, и мне почему-то кажется, что каждое, как на картинах Арчимбольдо, составлено из овощей, кусков мяса или морепродуктов. Весело тут у них…
Снова гостиница. Ужин в крошечной комнате на первом этаже, специально отведенной для приема пищи. Поднимаюсь в номер, с трудом переставляя усталые ноги. Заваливаюсь на постель с толстой книгой Гюго.
«Les Miserables». Том первый
Боже, какой целлюлитный объем… Но под рукой, в ящиках и на полках ничего другого нет. Лет пятнадцать назад, когда я еще мальчиком открыл эту книгу, она показалась мне волшебной. Я умилялся Жану Вальжану, преисполненному отрекающейся любви ко всему сущему, до слез жалел сумасбродную Эпонину и Жавера, озлобленного, одержимого своим дьявольским долгом…
Зачем я сунулся сюда, в эту французскую книгу, снова, зачем я взял ее с собой в Париж – не знаю… Может, затем, чтобы вернуть то, что во мне когда-то шевелилось, вернуть приятные, согревающие душу диалоги, смыслы, сцены…
Увы, надежды нет… Гюго чудовищно занудлив и многословен. «Les Miserables» – кусок масла, раскатанный по двум томам – половинкам гигантского багета. Герой все время думает и решает, решает и думает, и вместе с ним решает и думает Гюго. Давайте подумаем, пишет Гюго, почему герой так решил? А теперь давайте решим, почему герой, их христоподобие, так подумал? И решает он целых пять невыносимых страниц… Интересно, у кого на все эти два тома хватит терпения? Меня лично одолевает зевота. Впрочем, кто я такой, чтобы думать и рассуждать о гении? Я закрываю глаза… засыпаю… книга где-то рядом… и понимаю, что сегодня все мои сны будут о еде.