— Сообщил ФФ о моих делах. Сказал, что меня толкают на скандал и проч[ее]. Он встревожился, обещал из Малеевки же позвонить Котомкину.
— Чисто масонский почерк последних их действий: снятие Ганичева и меня, публикация в Л[итературной] Р[оссии]: тайна испугает, они-то хорошо знают, что такое тайна, поэтому нарочно темнят и не объясняют причин — разумейте языцы и покоряйтеся, ибо с нами Бафомет! Молодцы, недооценивать их всё же нельзя.
— ФФ звонил Котомкину и, судя по позднейшему разговору этого бедняги с Осетровым, очень их испугал. Но они никто, выполняют волю. Ясно, что инструктор их не мог дать такой команды, Сенечкин тоже, значит Севрук. Если по своей инициативе, придётся, возможно, уступить, но он выходит прямо на Кащея и помощников, значит. Ну, скоро узнаем. Скучно нам не будет, это ясно.
— Иванова отправили к Сербскому. Следствие обещали закончить в феврале.
— На второй день Рождества в «Правде» появилась статья братьев Стругацких. Статья ортодоксальная и пустая, но поразительно это единство «Правды» и «Посева». Неужели всё кончено?! Говорю тут: даже если я останусь совершенно один, а все товарищи погибнут или попадут в плен, и на меня, расстрелявшего все патроны и загнанного в болото, двинется, грохоча, вражеский танк, даже тогда я буду уверен в нашей победе. Так, но сегодня положение дел плохое. Они подготовили смену — Горбачёв, человек Кащея. Что ж, приходится признать: период мирного развития кончился. Надо переходить к открытым и прямым выступлениям. Как? Они ведь за эти годы тоже чему-то научились. Статьи и книги их не пугают теперь: их замалчивают, как потопили в молчании «Пуанкаре». Письма, рассылаемые веером, тоже перестали пугать. Обращение за границу бесполезно, там, как и у нас, члены одной ложи, это теперь стало всем понятно. Что же осталось? Выход виден: соблюдение советской законности. Московские масоны, в угоду масонам западным, шумят о правах человека и даже провозгласили кое-какие разработанные права? Вот на это они и напорются.
— Подпольщик: Ильин-Филькенштейн сидел за воровство, был в лагере чем-то вроде прораба; Беляев — еврей, его нынешняя жена (б.) как-то пьяная кричала про него — «он жид, он жид!»; ФФ трусит и отступает, ненадёжен. Надо создавать цепочки, нас перебьют, нужно ставить незасвеченных людей в изд[ательст]ва и т.п. (Пустые слова — мы этим и занимаемся.)
— Здесь — Кулешов очень похож, жена тоже. Он говорил, что ему заказана в «Пр[авде]» статья против Селезнёва, Кожинова и т.п.
— События со мной прояснились: нашим балбесам было дано указание на уровне Сенечкина от Севрука, Костаков жутко перепугался и стал действовать по-солдатски грубо. ФФ сильно перепугался, но уже с др[угой] стороны, он сообщил аж Маркову и выбрал удачную линию: это вызовет взрыв, ибо будет истолковано как расправа за 11-й номер. Разумеется, Марков его поддержал. Потом ФФ позвонил Лукичу, тот о моей статье отозвался почти положит[ельно], но сказал, что револ[юция] не только трагедия, но и праздник, как Л[енин] говорил. (Хорош праздник: пол-России уморили от ЧК и тифа, а вторую половину унизили, а «Т[ихий] [Дон]», конечно, произведение праздничное!) Лукич прямо посоветовал обратиться к Севруку, а уж в случае чего — снова к нему. Севрук явно встревожился (видимо, ФФ и Маркова пристегнул), стал врать, что ничего не знает и обратит внимание. Тут же к ФФ стал дозваниваться Сенечкин, даже домой вечером звонил и чуть ли не извиняющимся тоном стал говорить, что ничего не произошло и т.п. К нашим балбесам я даже не звонил, наконец, Котомкин просительно пригласил меня к Костакову в 4 часа; не могу, говорю, занят, давайте в три; «но он приедет специально, он на больничном, я постараюсь перенести» — тогда перезвоните — «да, да, спасибо» (он так и сказал, ничтожество: спасибо). Потом Осетров мне передал, что тот «обиделся», но через секретаршу пригласил меня 14-го в 11. Я пришёл и молча выслушал его сбивчивое объяснение, довольно смущенное, что ему-де удалось сокращение приостановить. Я очень холодно сказал об оскорбительности всего и моральном ущербе, он стал оправдываться и как мелкий плут намекать на бедного Котомкина. Потом зашёл я к бедному Котомкину к[оторы]й от всего насмерть перепугался, стал заверять о своём сочувствии моим взглядам, «но ведь понимаете, пишут письма о власовцах, о фашистах». Это всё сионисты, говорю, а мы должны и т.д., распёк беднягу. Теперь они-то уж побоятся меня задевать.