Далее произошел следующий разговор, к которому внимательно прислушивался весь класс, а задние ряды даже встали, чтобы лучше видеть:
>Инспектор. Итак, здесь вообще ничего не изучается. Я слышал этот шум уже на первом этаже.
>Учитель. В классе есть несколько очень невоспитанных учеников, но остальные работают над заданием на вычисления.
>Инспектор. Нет, никто не работает, да иначе и быть не может, когда вы сидите здесь наверху и штудируете римское право.
>Учитель. Это верно, пока класс работал письменно, я использовал время для занятий, хотел немного сократить себе сегодняшнюю ночную работу, днем у меня нет времени на занятия.
>Инспектор. Допустим, звучит это действительно вполне невинно, но посмотрим повнимательнее. В какой мы здесь школе?
>Учитель. В вечерней школе торгового ученичества.
>Инспектор. Это школа высшая или низшая?
>Учитель. Низшая.
>Инспектор. Может быть, одна из самых низших?
>Учитель. Да, одна из самых низших.
>Инспектор. Это правильно, она одна из самых низших. Вы ниже начальных школ, поскольку если учебный материал не повторяет учебный материал начальных школ, то речь идет о ничтожнейших первичных сведениях. Следовательно, мы все: ученики, учителя и я, инспектор, — работаем или, точнее, мы должны, выполняя свой долг, работать в одной из низших школ. Может быть, это унизительно?
>Учитель. Нет, никакое учение не бывает унизительным. Кроме того, ведь для учеников эта школа — только проходной этап.
>Инспектор. А для вас?
>Учитель. Для меня, собственно, тоже.
……………………………………………………
214. Это не было тюремной камерой, так как четвертая стена совершенно отсутствовала. Однако представление о том, что и эта стена заделана — или может быть заделана, приводило в ужас, ибо тогда, при таких размерах этого помещения, которое имело глубину один метр и высоту — лишь чуть больше моего роста, я оказался бы просто в каменном гробу. Но пока что она не была заделана; я мог свободно выставить наружу руки и, держась за железную скобу, вделанную в потолок, осторожно высунуть наружу голову — разумеется, осторожно, так как я не знал, на какой высоте над землей находится моя камера. Она, похоже, находилась очень высоко, по крайней мере внизу я не видел ничего, кроме серого тумана, — так же, впрочем, как и справа, и слева, и вдали, — только вверху, кажется, было немного посветлее. Вообще, вид оттуда был — словно с вершины башни в сумрачный день.
Я чувствовал усталость и присел на краю, свесив болтающиеся ноги вниз. Жаль, что я был совсем голый, иначе я мог бы связать концами белье и одежду, закрепить на этой скобе вверху, спуститься из моей камеры на порядочный кусок вниз и, может быть, что-то выяснить. С другой стороны, было как раз хорошо, что я не мог этого сделать, потому что я, наверное, делал бы это в таком же тревожном состоянии, и это могло кончиться очень плохо. Лучше уж ничего не иметь и ничего не предпринимать.