Митяй, в бессилии переставляя ноги, рванулся следом, но они не слушались. Тело отказывалось подчиняться. И тогда Митяй закричал сквозь стянутое сухостью горло.
– Стой! Стой, тварь! Да я… тебя… Вот этими… руками… – юноша поднял руки вверх и не узнал их. Черные жилки набухли и начали расширяться, растекаясь по коже, словно жирная, тягучая жидкость. Он пытался стряхнуть ее, но не мог. Это была не жидкость, а его кожа. Это она изменялась, а также – он… В какой-то момент руки стали полностью черными, но на этом процесс не остановился. Нечто стало тягучими каплями срываться с пальцев на землю, и через минуту под ногами уже бурлила, расползаясь по миру, чернота, заполняя его, захватывая. И тело Митяя пронзила боль… и он вынырнул из кошмара, затрясшись с такой силой, что заходила в бешеной пляске и кровать.
Панов отпрыгнул от койки своего сына, когда тот раскрыл глаза и с диким криком изогнулся в конвульсиях. Юрий Сергеевич прижал ко рту ладонь, чтобы не закричать самому. В глазах сына плескалась тьма, а тело еще больше покрылось медленно расширяющимися черными прожилками. В этот момент Воевода понял, что теряет его, что вот-вот наступит момент, когда все будет кончено. В его голову даже после объяснений Потемкина не могла закрасться мысль, что это уже не его сын и что смерть этого существа, возможно, была бы лучшим выходом из всех существующих.
– Гро-о-ом! Гром! – заревел Воевода, бросаясь к выходу и задевая шкаф.
Стекло разбилось вдребезги, а часть пробирок и склянок со звоном разлетелась по полу. Открыв дверь, Панов-старший влетел прямо в руки охраны. Двое бойцов ошалело смотрели на главу города, ничего не понимая, часть людей высунула головы из дверей казармы. Озадаченные лица удивленно смотрели на главу.
– Где Гром? Пусть он приведет мне Потемкина! Слышите?
– Так он… отводил его в камеру и еще не вернулся.
– Приведите обоих. Сейчас же! – но, когда бойцы бросились на выход, остановил криком: – Стойте! Следите за Митяем! Если что, удерживайте на кровати, чтоб не вставал! Надо будет – привяжите! Ясно?
– Так точно! – телохранители пожали плечами и с недоуменными лицами вошли в лазарет, а Панов быстро бросился к выходу из здания. Его подгоняла мысль: если угрозами не получилось заставить Потемкина помочь, то, может быть, отчаяние и слезы отца дернут лекаря за душу, и тот согласится.
Воевода под недоумевающими взглядами внезапно разбуженных охранников схватил со стены большой фонарь и опрометью бросился из помещения. Выскочил во двор, трясущимися руками врубил свет и за несколько секунд пересек пространство, разделяющее стрелецкий корпус и подземелья – так сильно он был напуган. Луч выхватил из темноты бледное лицо мальчика, что-то забывшего ночью посреди коридора. В руке – обкусанный картофельный клубень, лицо чумазое: видимо, так и ел картошку сырой. Панов, не соображая, оттолкнул с силой мальчишку, тот исчез во тьме, возможно, нырнул в ту же овощную кучу сбоку, откуда и воровал, раздался плач, но этого глава города не слышал. Свет фонаря заплясал на стенах, выискивая решетку камеры. Вот, наконец-то! Почему-то не возникло вопросов, почему ни охранника, ни Грома рядом с камерой не было. Сознание Юрия Сергеевича пропускало сейчас такие маловажные детали, как отсутствие стражи, сосредоточившись на главной задаче: нужно уговорить и привести Потемкина любыми способами.