– Тебе легко, поэт, еще, —
Вздохнула смерть, согнувшись.
– Я ж потеряла вовсе все, —
И хмуро улыбнулась.
– Людей ведь нет уже давно.
Остались только кости.
Я, как в плохом теперь кино…
Сама всего лишь гостья…
Тихий голос завораживал, струился вокруг Яра, обволакивал, и юноша сам не заметил, как начал прислушиваться, внимать его звуку. Повернул лицо, вгляделся в правильные, красивые черты, большие глаза, отмеченные грустью и тревогой, и продолжал слушать.
За кем мне приходить теперь?
Кого здесь караулить?
Вот и хожу, и, верь – не верь,
Скучаю я по людям.
Пойдем, давай уже, поэт —
Последний ты на свете,
Стих сочинишь ты обо мне,
Вновь вдохновленный смертью…
Ольга закончила, не осознавая, что взгляд унесся куда-то вдаль, в воспоминания о матери и ее стихах, а Яр, приподнявшись на локте, всматривается в ничего не видящие глаза: сколько в них боли…
– Прям я, – прошептал юноша, боясь спугнуть девушку. Она вздрогнула и долго смотрела на него, словно только что увидела.
– Не думаю, – Ольга помотала головой. – Это мама… Она сочиняла. Не думаю, что ее мысли были о тебе. Она уже почувствовала, что отец меняется… Но думаю, стих обо всех. Ведь каждый в жизни испытывал одиночество, сильное, словно он вообще один в этом мире. Вот и ко мне подходит, когда… Да и к тебе тоже.
Если не замечать необычных наростов на голове, то Яр – вполне симпатичный юноша с голубыми глазами, бледной кожей и каким-то напряженным лицом-маской, на котором отпечатались отчаяние и усталость, недоверие к людям. А глаза… в глазах тоска по чужому участию, доброте и пониманию, которых ожидал от людей, но ожидания не оправдывались.
Взгляды соприкоснулись, каждый увидел знакомое, родное, то, что понятно, то, что случилось с обоими… Яр потянулся к Ольге, ее рука непроизвольно переместилась на плечо юноши, дотронулась до шеи, одним касанием потянула за собой… Зрачки расширились, губы полуоткрылись в предчувствии, в предвкушении зарождающейся искры…
Но она так и не зажглась. Потерялась, спуталась, испугалась сотен голосов шествующих мимо людей, возвращающихся из церкви. Многие гневно кричали обидные слова, обвиняя Яра, некоторые стучали по решетке, чем попало, другие плевались. Жора пытался отогнать толпу, но продержался недолго: его опрокинули, несколько раз пнули, автомат отлетел куда-то в гущу ног, а сам он, прикрыв голову, еле успел отползти к стене. Яр вновь уткнулся в одеяло, а Ольга вернулась на свое место, завернулась в плащ и постаралась зажать уши. Она не понимала, что сейчас произошло, поэтому девушке было страшно.
Яр и она. Немыслимо. Пытаясь понять себя и вполне ясную тягу к Игорю, а с другой стороны – необычное и новое влечение к Яру, Оля перебирала образы и ощущения по отношению к ним обоим. Мысли, одна необычней другой, гудели в голове, будто маленький рассерженный улей: разлетаясь, сближаясь, но не принося в душу покой. Часто возникал перед глазами образ мужчины, яркий и живой, затем юноши, столь же реальный. Но сейчас она не понимала, что с ней происходит. Она только запуталась еще больше, и мелкая дрожь начала трясти ее. Образ отца вносил полное смятение в ее неокрепшее еще сознание, скользил призраком вокруг, не желая окончательно раствориться в небытие. Не понимая своих чувств, она беззвучно заплакала. Слезы тоненькими струйками стекали по лицу и впитывались в теплый войлочный плащ Потемкина.