| How can we elevate our history of retribution for the sin of long ago, when, as one of our most prominent figures, we are compelled to introduce-not a young and lovely woman, nor even the stately remains of beauty, storm-shattered by affliction-but a gaunt, sallow, rusty-jointed maiden, in a long-waisted silk gown, and with the strange horror of a turban on her head! | Каким образом опоэтизировать нашу историю, когда мы вынуждены выводить на сцену в качестве главного действующего лица не молодую пленительную женщину, ни даже остатки поразительной красоты, разрушенной горестями, но высохшую, желтую, похожую на развалину старую деву в длинном шелковом платье и с каким-то странным тюрбаном на голове! |
| Her visage is not even ugly. It is redeemed from insignificance only by the contraction of her eyebrows into a near-sighted scowl. And finally, her great life-trial seems to be that, after sixty years of idleness, she finds it convenient to earn comfortable bread by setting up a shop in a small way. | Даже лицо ее не было безобразным до романтичности: оно приковывало к себе внимание только сдвинутыми от близорукости бровями; и, наконец, испытание ее состоит только в том, что после шестидесяти лет уединенной жизни она сочла необходимым добывать себе содержание, открыв лавочку. |