Я шла по списку пациентов, которым требовалось сменить повязки. У каждого следующего солдата набор повреждений казался еще ужаснее, чем у предыдущего; были потерявшие зрение и напуганные, были до неузнаваемости обожженные, были лишившиеся конечностей и беспомощные. И каждый сносил страдания со спокойной стойкостью, которая заставила меня стыдиться себя. Поначалу я думала, не потому ли они так тихи, что слишком слабы, чтобы жаловаться, или потому, что просто отказались от борьбы и ждут смерти. Но я быстро поняла, что дело не в этом, по крайней мере у большинства. Каждый из них был заточен в собственной муке, и одному небу известно, какие ужасы они переживали заново в темнейшие мгновения ночи, но все-таки мужчины смогли найти силы, чтобы продолжать бороться. Не это ли, думала я, называется «быть настоящим солдатом»? Уметь не только сражаться на поле боя, но и одолевать демонов, снова и снова, бесконечно, во всем, что тебе выпадает? Очень немногие в реанимации желали смерти, а тех, кто ее ждал, едва ли можно было за это винить.
В конце своего дежурства, спустя где-то двенадцать часов после того, как я развернула первую повязку, с единственным получасовым перерывом на обед жидким супом, я снова вернулась к капралу Дэвису. Он беспокойно спал, дыхание его было поверхностным и неровным. Внезапно парня разбудил жестокий приступ кашля. Он попытался подняться, и я поспешила ему помочь. Он склонился вперед, харкая кровью, борясь за вдох отказывающими легкими. Когда солдат наконец снова осел на подушку, его слабое дыхание сопровождалось ужасным булькающим шумом. Он взглянул на меня полными паники глазами и сжал мою руку.
– Не дайте!.. – выплюнул он.
– Шшшш, не надо пытаться говорить.
– Не дайте… – снова попробовал парень.
Каждое слово давалось ему с геркулесовым усилием.
– Не дайте мне утонуть!
Я позволила ему вцепиться в свою руку и заставила себя смотреть ему в глаза. Он знал, что его ждало. Часы, возможно, дни борьбы за каждый вдох, когда он будет давиться, выворачиваться наизнанку и задыхаться, и в конце концов утонет в собственной крови. Я медленно опустила его руку на грудь, подоткнула одеяло. Поискала слова утешения, надежды, ободрения, которые могла бы сказать, но не нашла. Потому что надежды не было. И он, и я это знали.
Я отошла от его постели и выскочила из палатки. Снаружи было темно, и воздух веял блаженной чистотой и прохладой. Я пошла, склонив голову, не зная, куда иду, желая одного: уйти подальше от страданий в реанимации. Повернув за угол, я столкнулась со Стрэп.