– Выходи. Мы знаем, что с тобой Бесс Хоксмит. Я должен арестовать ее и отдать под суд за колдовство. Выведи ее.
Девушка слезла с кровати и взяла шаль. Она ждала, что Гидеон задвинет засов или сделает что-то, чтобы защитить ее, но вместо этого он распахнул дверь.
– Не беспокойтесь, магистрат, – крикнул он, – она собирается. Давай, Бесс, – произнес он, протягивая руку.
Не в силах понять, что происходит, несчастная надела платье и шаль поверх рубашки и поспешно натянула башмаки. Она не могла оставаться в этом отвратительном месте, но чем бы ни был Гидеон, то, что он отдает ее Килпеку, – наверняка зная, какая ее ожидает судьба, – потрясало. Какой итог ему виделся? Дрожа и не обращая внимания на протянутую руку, Бесс шагнула за порог. Килпек сидел верхом на белой лошади. С ним были шестеро его подручных и двое городских констеблей. Бесс попыталась что-нибудь сказать.
– Кто меня обвиняет? – выговорила она в конце концов.
– Билл Проссер.
– Что?! Но он же знает, что я спасла жизнь его внуку и дочери, Саре.
Натаниэлю Килпеку явно доставляло удовольствие приносить сокрушительные вести.
– Сара Проссер три дня лежала в бреду, и все это время слышали, как она снова и снова повторяет твое имя. Господь в бесконечной милости своей избавил ее от этой жизни два дня назад. Идем. Ты сможешь встретиться с обвинителями в суде.
Двое его людей спешились и теперь шли к Бесс, которая так и стояла на месте, застыв от страха. Она почувствовала, как Гидеон взял ее за руку. Он склонился к ее уху, и от его теплого дыхания на своей шее девушка содрогнулась.
– Полнолуние, – прошептал он. – Будь готова. Я буду тебя ждать.
Бесс посмотрела на него, раздираемая ужасом и нежеланием повиноваться, а потом ее увели.
Меньше чем через час она стояла там, где прежде стояла ее мать – в Бэткомском зале, и беспокойная толпа с нетерпением ждала, когда начнется суд. Констебль призвал к порядку, советник Уилкинс, преподобный Бердок и охотник на ведьм Килпек вошли в зал и заняли места на высокой скамье. Бесс услышала, как зачитывают ее имя и обвинения против нее, но словно отстранилась от всего, что происходило. У нее было чувство, что она снова смотрит, как обвиняют ее мать, хотя вместе с тем и знала, что судить будут ее саму. Но несмотря на это, ей было трудно сосредоточиться на том, что говорили в зале. Билл Проссер и в самом деле обвинил ее в том, что она наслала порчу на его дочь, заявив, что Бесс, должно быть, посеяла в ней семена смерти много месяцев назад, когда принимала у нее роды. Бесс смотрела в лицо человека, которого знала всю жизнь, и ясно видела, как изменило его помешательство с горя. Потом она выслушала показания Дэйви Аллиса, в котором признала распутника из «Трех перьев». Он утверждал, что она его сглазила и что здоровье мужчины пошатнулось с того дня, как она напала на него в пивной. Он даже нашел свидетеля, желавшего рассказать о произошедшем. Бесс слушала все это с обреченным отчуждением. Она ничего не могла сделать или сказать, чтобы разубедить этих людей. Ее судили и признали виновной еще до того, как притащили в зал суда. Тяжесть смирения перед ужасной судьбой давила на плечи Бесс. Когда магистраты вынесли решение, она испытала едва ли не облегчение оттого, что с этим балаганом покончено. Она слышала, как Уилкинс стучал молотком, чувствовала, как грубые руки толкают ее к двери в тюрьму. Ее отвели в ту же камеру, где провела свои последние дни мать. Комната была пуста, но в ней все равно воняло, а солома была сырой и гнилой. Единственное окно располагалось слишком высоко, чтобы увидеть волю, сквозь железную решетку внутрь проникало мало воздуха. Тюремщик не отказал себе в удовольствии как можно наглее обшарить тело Бесс, пока надевал на нее кандалы.