Франкфуртский выстрел вечерний (Юрьев) - страница 3

На первую страницу
что польет волна косая по обводному свищу,
золотя и золотея, догоняя ртуть-свинец,
чтобы море на рассвете стало морем наконец.

«На глубоко-синем небе треугольные круги...»

На глубо́ко-синем небе треугольные круги.
Из-за лиственного блеска не по-русский говоръят.
Тишина и нега мира – вот вам главные враги,
Отрядившие дозором голубят и воробьят.
Сколько будет еще длиться этот вечер-до-войны,
Сколько еще будут литься щебетанья и щелчки,
Сколько виться еще будут ангелочки сатаны —
Наконечники без копий и воздушные волчки?
Я – веревка в вашем доме, я – шкилет у вас в шкафу,
Я – неношенная шуба в шкапе запертом у вас,
Тишину и негу мира вам не кинуть на фуфу,
Тишина и нега мира дотлевает, как фугас.

Письмо с моря, июль 2000 года, отрывки

…когда распоротый туман
набухнет, точно две сирени,
скользнет по яхтам и домам
стрела в горящем опереньи,
и вспыхнет башня на скале
– во мглы слабеющем растворе —
для всех, заблудших на земле,
для всех, блуждающих на море,
и бросится с востока на
закат, незнамо кем влекома,
внезапная голубизна
у окаема окоема.
…тогда, сквозь минные поля,
расплавленные в датских шхерах,
всплывут четыре корабля
расстрелянных. Четыре – серых.
Сирена закричит во мгле
о смертном, о последнем горе —
для всех заблудших на земле,
для всех блуждающих на море,
для тусклых башенных огней,
стрелой погашенных каленой,
что на восток, в страну теней,
идут кильватерной колонной.
…но что останется от них?
– aлмазной стрелки взмах и промах,
молчание проклятых книг
и грохот волн на волноломах —

В раю, должно быть, снег

В раю, должно быть, снег. От сосен на пригорке
до моря черно-алого, куда закат затек.
В раю, должно быть снег. И всё – ни норки в норке,
ни галок письменных, ни белок-распустех.
В раю, должно быть, снег. И ангел-истребитель
устало барражирует сверкающий озон.
В раю, должно быть, снег. Единственный в нем житель —
в пальто расстегнутом и мертвый Аронзон.
В раю, должно быть снег. Я был над ним, пролетом.
В пыли иллюминатора косой стеной он рос.
Но из подмышки перистой пунктирным пулеметом
его отрезала цепочка черных роз.

Зима в Ленинграде

60 – е годы

В темных садиках зарешёченных
няньки пашут и ботами бьют,
а младенцы в морозных пощечинах
равнодушные песни поют.
Не слышны сюда с белой площади
облученных трамваев звонки,
небеса сине-чёрно полосчаты,
и подспущены, и низки.
Не прольнет сюда с белой площади
проводами линованный лен.
Небеса сине-чёрно полосчаты,
купол искрами окаймлен.

«Я с перрона сойду к заголенным стволам...»

…я с перрона сойду к заголенным стволам
– к зеркалам в их умноженном створе —
там, где с йодом мешается дым пополам
Следующая страница