ЗТ: Кое-какой фасон все же держал. Он был человек красивый, окруженный со всех сторон обожанием. Когда играл в теннис, все сбегались смотреть. Маловероятно, что в школу его вызывали из-за успеваемости. Скорее, тут что-то связанное с одним Киркиным увлечением. Он был влюблен в одноклассницу, делал ей подарки и посвящал стихи. Потом эту девочку мы увидели на похоронах.
У меня сохранилась страничка Киркиного дневника. Начинается она так: «Годы похожи один на другой, только некоторые бывают повыше. Этот год был повыше. В этот год я ехал один в Коктебель, стоял на площадке и курил папиросу». А завершается: «В семнадцатом веке я был бы Боярдом, в девятнадцатом – Байроном, в нашем веке я – самоубийца».
Первого марта Кирилл был у нас на дне рождения Коли, а четвертого его не стало. Когда я прибежала в школу сказать, что Кирка повесился, Коля побледнел и сказал: «Я так и знал». На похоронах были в основном друзья родителей. Вообще в эти дни в городе ощущалась какая-то особая напряженность. Начиналась финская кампания.
После гибели Кирки я старалась избегать Мариенгофов. Ведь я жила, а Кирки уже не было. Но Анна Борисовна Никритина, его мать, сделала все, чтобы я преодолела страх. Даже брала меня на Волково кладбище, обсуждала, какой памятник поставить лучше. Мариенгофы купили в комиссионке белую, очень красивую, мраморную вазу. Она и стоит на Киркиной могиле.
АЛ: А после Кирилла Мариенгофа какая потеря самая важная? ЗТ: После была война. Это сотни утрат. Умирали наши однокурсники и преподаватели… У меня на руках умер Иван Яковлевич Билибин.
Я уже вовсю работал над повестью, и все не мог понять, правильный ли я выбрал ход.
Ведь можно было писать совсем иначе. С отступлениями не далеко в сторону, а точно в радиусе обсуждаемой темы.
Для чего вообще тут пестрота? Разговоры и комментарии. Некоторые сочинения в одну нитку, а это – в несколько.
Успокоился я только тогда, когда догадался об первоисточнике. Ну, конечно, «Зеркало». Много десятилетий я смотрю эту картину и вот она проявилась.
Самое главное в «Зеркале» – разномасшабность. Маленькое, большое, огромное… Каждый осколок отразил что-то свое, а все вместе образуют портрет.
Первые два-три года фильм мне просто нравился, и только потом я понял, что к чему.
Для этого следовало отправиться в Эстонию послушать лекции Лотмана. Именно от него я услышал самую любопытную трактовку работы режиссера.
Сперва, впрочем, о месте действия.
Тарту в те годы был не Тарту, а Лотман. Примерно так же как Царское – Пушкин. Все, происходящее в этом городе, имело отношение к главной достопримечательности.