АЛ: Может, это у него был такой «номер»?.. Вскоре в ответ на слова Всеволода Вишневского, предложившего тост «за советского поэта Пастернака», Борис Леонидович выскажется куда сильнее. Уши Александра Николаевича он поберег, а моряку Вишневскому сказал совершенно по-матросски…
ЗТ: Про Вишневского не скажу, а с Вертинским мне все ясно. Неслучайно Александр Николаевич потом сам пересказывал эту историю другим. Причем удивлялся, скорее, себе. Он не только осознал, что случилось, но, возможно, с этого момента ему вообще все стало ясно.
АЛ: Все-таки одно дело – петь в шанхайском ресторане, а другое – сидеть дома и смотреть на внезапно замолчавший телефон.
Не очень уверен, что так оно и было. Хотя человек, который рассказал мне эту историю, божился, что знает ее из первых уст.
Речь об Алисе Георгиевне Коонен и Александре Яковлевиче Таирове. О том, что произошло в их жизни после того как закрыли Камерный театр.
Если все-же достоверность не абсолютная, то тогда это просто другой жанр. Не историческая новелла, а притча.
О чем притча? Об искусстве, отменяющем гибель. О том, что все убитые на сцене непременно выйдут кланяться и получат от зрителей груды цветов.
Кстати, в моей «тартуской тетради» есть размышления Лотмана о достоверном и легендарном. В нашем сюжете они будут как нельзя кстати.
Перечитываешь эти записи и опять представляешь Юрия Михайловича.
Во внешности чувствуется некоторая преувеличенность. Крупный нос, огромные усы, большая шевелюра.
И в речи ощущается подчеркнутость. Каждую фразу не просто слышишь, но словно видишь написанной на доске.
Казалось бы, если спецкурс называется «Биография Пушкина», то при чем тут судьба опального театра? Как видно, дело в том, что Пушкин – это «наше все». Не только он продолжается в нас, но и мы отражаемся в нем.
«Интересно двуединство интереса к Пушкину, – говорил Юрий Михайлович 2 марта 1978 года на самой ранней, восьмичасовой лекции. – Одновременно с интересом к пушкинскому творчеству намечается интерес к личности Пушкина, интерес к Пушкину как к человеку. С самого начала этого интереса характерна волна фольклорно-недостоверного свидетельствования. Не стоит отбрасывать массовые тексты – так мы уже отбрасывали лубок, икону. Явление культуры, если оно распространено, его уже следует изучать. Устные рассказы – тоже факт русской культуры. Надо изучать легенды. В легенде заключена пусть другая, но достоверность. Достоверность народной идеализации…
Все это относится и к воспоминаниям. Существует традиционное противопоставление – писатель в жизни и писатель в творчестве. Это противопоставление идет от романтизма. Когда в нашем литературоведении существовало это противопоставление, то казалось – легко отделить, что относится к жизни, а что к творчеству. На деле все не так просто.