Белый с женой были такие тихие и белые. Всегда в светлых льняных одеждах и панамках. И волосы седые. А глаза синие-синие, как коктебельский залив. Белый собирал камешки. Причем его интересовали не какие-нибудь сердолики, как всех. Камни могли быть непримечательные, – почти что кирпич, – но с замысловатыми черными прожилками. Находил он их под Карадагом и называл «полинезийцами». Мыл, обмазывал маслом, раскладывал на балконе. Придумывал разные замечательные истории. Что-то вроде романов Купера. В них камни представали живыми людьми наподобие индейцев или тех же полинезийцев. Все это рассказывал не столько нам, сколько себе, а мы с братом при этом только присутствовали. Слушали его, открыв рот.
Часто к любимому нами Белому приходил в гости человек, который нам очень не нравился. Говорил он раздраженно и громко, был всегда чем-то недоволен, все время с Белым спорил, читал стихи визгливым голосом. Мы в эти часы старались сбежать. Однажды папа сказал: «Дурачки вы маленькие. Потом вырастете и будете всем говорить, что жили в одном доме с великим русским поэтом Андреем Белым, а к нему приходил великий русский поэт Мандельштам».
АЛ: А Вы не ощущали себя человеком, который знает что-то такое, что другим знать не дано?
ЗТ: Я не была такой уж умной. К тому же многого просто не понимала. Переезд на канал Грибоедова, 9 в тридцать четвертом году – это, можно сказать, конец детства.
АЛ: Для кого-то детство кончается значительно позже.
ЗТ: Дальше было разумное детство. Я уже что-то любила, что-то не любила, чем-то интересовалась, что-то понимала или не понимала… Нашими соседями стали Шварц, Житков, Кибрик, Корнилов, Зощенко. В какие-то дни двери просто не закрывались. При этом не то чтобы кто-то с кем-то особенно дружил. Настоящая дружба была, пожалуй, только с Соколовым-Микитовым. Ну, еще со Шварцем. В доме жили и совсем другие люди. Лесючевский, который знаменит тем, что посадил Заболоцкого и Корнилова.
АЛ: Когда вы поняли, что есть разница между Лесючевским и Шварцем?
ЗТ: Это очень просто. Родители строго-настрого нам сказали, к кому можно, а кому нельзя ходить. С Лесючевским просто никто не здоровался.
АЛ: События окружающей жизни вам объясняли родители… А как вы догадались, что Ахматова – великая поэтесса? Или Тынянов – замечательный писатель? Ведь в школе об этом не было речи?
ЗТ: Это тоже благодаря родителям. Папа был авторитет непреложный. Если он что-то сказал, значит так оно и есть.
АЛ: А если учительница что-то сказала…
ЗТ: Тут доверия полного не было. Приходя домой, я пересказывала кое-что папе, и по его реакции пыталась понять, насколько это так.