На обоих студентов рассказ Громова произвел ужасное впечатление. Но натуры их откликнулись на него по-разному: пока Колычев трясся, стоя столбом над бездвижным доктором, юркий Щегол уже бегал, закрывая, закладывая входные двери, ведущие с лестницы первого этажа в отделение.
– Что ж теперь будет?! – Колычев, не сознавая, что делает, кусал уголок своего рукава.
Внезапно в темноте раздался злорадный смешок. Кто-то сердито прошипел:
– Все сдохнете, душегубцы! Сдохнете, отравители.
В ужасе медики глянули под ноги – злой шепот доносился как будто с полу – и шарахнулись в сторону.
Странное существо, вполовину человека, без признаков пола и с культями вместо рук и ног, выползло из-под деревянной скамьи, на которой лежало грузное тело их начальника. Задрав кверху голову, существо оскалило гнилые зубы в сторону обоих студентов и, растягивая в злобной ухмылке рот, пообещало снова:
– Сдохнете!
Грязные засаленные лохмы существа свисали на лицо, закрывая глаза.
– А ну заткнись! Заткнись, сволочь, карга! – завизжал взбешенный Колычев и занес было руку, но Щегол подскочил, перехватил.
Существо перепугалось: захныкало, ерзая по полу, выпрашивая, как милостыню просят:
– Позовите черного монаха! Позовите. Придет монах-черноризец, спасет нас всех… Монах-заступник, святой старец…
– Ни один поп теперь сюда не полезет, – мрачно сказал Колычев и, обхватив себя за плечи, отошел в сторону.
– Придет, придет черный монах. Спасет всех нас, – бормотал урод, заливаясь слезами.
Так наступило самое страшное из всех больничных дежурств студента Алеши Щегла: он один остался противостоять смерти. Громов спал, не приходил в сознание – сказались нервное потрясение и многодневная накопившаяся усталость.
Колычев же вдруг утратил всю прежнюю уверенность, сделался как будто не в себе: не спал, выполнял любую порученную работу, но только самую простую и кое-как. Все валилось у него из рук, но он не замечал этого – нашептывал что-то про себя и красными слезящимися глазами следил за Алексеем, семеня за ним по госпиталю туда и сюда, как утенок за утицей. В конце концов Алексей, устав от него, сам велел Колычеву идти отдыхать.
Каждую минуту, каждое мгновение ожидал Алексей какого-то подвоха. Звуки, доносившиеся с улицы, настораживали его.
Он и сам не знал, чего ждет: разъяренных погромщиков и их бесчинств или чего иного, совершенно иррационального. В голове его образовалась какая-то звонкая пустота, а в животе – сосущая тяжесть, жажда терзала и донимала его, горло пересохло и першило.
Хотелось глотнуть свежей, холодной колодезной воды. Но в госпиталь воду подвозили только утром, к вечеру остатки ее в бочке степлились, пропахли ряской.