– Кто такой? – ревнивым тоном спросил главврач.
Штерн с удовольствием разъяснил:
– Радкевич в начале XX века зверски зарезал нескольких девиц легкого поведения… Когда душегуба поймали – содержали у нас, в лечебнице при тюрьме. Стремился он, видите ли, очистить мир от греха.
– Как английский Джек Рипер? – спросила Борисова.
– Вот! – воскликнул Штерн. – Так его и называли в Питере – Второй Потрошитель. У нас он и умер. Убили другие заключенные. После того, как суд назначил ему восемь лет каторги… Кажется…
– Когда ж это все было? – спросила Юлия Александровна. Штерн задрал голову к потолку, усиленно вспоминая.
– М-м-м… Дай бог памяти… Ага! Лондонский потрошитель закончил свою «карьеру» в 1888 году. А Радкевич принялся убивать… точно не помню, но, кажется… Нет, никак не раньше 1908-го! То есть спустя двадцать лет. Зверствовал около года. Его довольно быстро отловили и заточили до суда в нашей больнице.
– То есть надпись эта… – хотел спросить главный, но Борисова его перебила:
– Насколько я помню, Джека-потрошителя так и не поймали?
Левая ее бровь поднялась вверх, выгнувшись, как разъяренная кошка, дугой.
– Да, верно! Но сами убийства внезапно прекратились, – сказал Штерн.
– Думаете, есть какая-то связь? – вмешался Семагин, поедая глазами аппетитную Юлию Александровну.
– А что – нет?
– Николай Радкевич был желторотым юнцом, когда вдруг вскочила ему в голову идея убивать, – объяснил Штерн. – Первое нападение совершил в пятнадцать лет. На некую красивую вдовицу, которая от скуки совратила мальчика, а потом бросила. На память о себе оставила юному любовнику дурную болезнь. Увидав бывшую пассию в обществе нового дружка, Радкевич затеял убить изменницу – то ли ножом, то ли душить бросился… Эти подробности я не помню. Но знаю, что именно за этот проступок, совершенный в публичном месте, принародно, его исключили из Аракчеевского кадетского корпуса в Нижнем Новгороде.
– Завидую вашей памяти, – сказала Борисова Штерну, оглядываясь с улыбкой на нас с главным. – Жутко интересно, правда?
– Еще как жутко! – подтвердил я.
Семагин неопределенно хмыкнул.
– Да, но только какое отношение может иметь этот самый Радкевич к вашему, простите, Мише Новикову? Мальчик из детдомовского интерната, с двенадцати лет по больницам. Последние два года бессменно у нас.
Главный, слюнявя пальцы, быстро листал страницы личного дела пациента Новикова; Борисова, заскучав, уставилась в окно. Мы со Штерном переглянулись.
– Реинкарнация?
Я, в общем, надеялся пошутить, но главный почему-то обиделся.
– Не пытайтесь меня подкалывать, Одинцов! – отрезал он. – И не считайте себя умнее других.