Тасик был этим несколько разочарован. Но на всякий случай они все же терпеливо выждали, пока в больнице не погасили повсюду свет и в коридорах не установилась мертвая тишина. Тогда Тасик, наконец, встрепенулся.
– Эй! Майка! – шепнул он вниз. – Вылезай.
Кровать заходила ходуном, зашаталась. Тасик едва не слетел с нее. Ему пришлось вцепиться пальцами в железную раму.
Майка (160–140—160) с тихим стоном выбралась из-под Тасиковой кровати и кое-как пристроилась на краешке у него в ногах.
Кровать заскрипела, но в хирургическом отделении все кровати были прочными.
В больнице их никто не услышал.
Вместе они покушали из Майкиных баночек. Это был своеобразный пикник в медицинском духе, среди белых стен и одеял.
Они так давно никуда не выбирались вдвоем. Дружно пожалев об этом, вполголоса они обсудили места, куда бы могли поехать. И каждый, разумеется, предлагал свое, не соглашаясь с другим.
И они смеялись шепотом, сетуя на собственную неспособность хоть о чем-то договориться.
– Хорошо, что хоронить нас будут дети. А иначе мы б и могилу не поделили, – тихо сказала Майка.
Тасик закивал, прыская от смеха в кулак.
В стенах больницы шевелились черные тени, и только рекламный щит где-то вдалеке, на проспекте, ярко переливаясь огнями, светло и неугомонно засматривался в больничное окно.
– Майка…
– Что?
– Какая же ты у меня красивая, – прошептал Тасик, любуясь Майкиным лицом, смиренным и перламутрово-розовым в свете рекламы.
– Болван, – смутилась Майка.
Тасик взял ее руку и потянул, заставив придвинуться ближе.
– Ну что? Что тебе? – сдавшись, залепетала Майка.
– Иди ко мне. Как я по тебе соскучился.
Он протянул руку и погладил ее лицо, шею, ухо…
Майка заплакала, обхватила его худые плечи, горячо дыша, бормоча что-то ласковое, невнятное, каким-то невероятным образом притерлась к своему Тасику… Он затрясся, сграбастал ее всю и крепко-крепко прижал к себе, ко всему вибрирующему от нетерпения телу.
Теперь они лежали на больничной койке вдвоем, умещаясь на ней чудом, словно им удалось силой воли ужаться в размерах и объеме. Они гладили друг друга, и каждое прикосновение вызывало в них трепет. Так включение вилки в розетку неизменно вызывает ток.
– Хорошая моя, Майка, хорошая… – повторял он.
– Тасичек мой, – шептала она.
– Я люблю тебя… Всегда любил…
– Я тоже…
– Я не могу без тебя!
– Счастье ты мое… луковое.
Они долго не засыпали, плакали, шептали друг другу какие-то признания, смеялись и утешали один другого изо всех сил, как могли. Если и вспоминали о смерти, то как о глупом, досадном недоразумении, которое могло бы стать им случайной помехой.