Сейчас она сделала ставку на другого, и Назым был этому рад. Что-то, видимо, разладилось в их взаимоотношениях с управляющим, и девушка теперь играет роль законопослушной гражданки.
Что ж, тем лучше для него.
30
В довершение всего он начал смеяться.
Смеяться так, что слезы выступили на глазах, что смех уже начал смешиваться с кашлем и не давал дышать, и тогда медсестра засуетилась, поднесла какое-то лекарство, и врач залопотал что-то успокаивающее и замахал на пришедших рукой.
– Ему нужен покой, что вы в самом деле! Разве так можно, человек же шок пережил! Сами видите, что с ним делается!
Они видели.
«Притворяется? – думал Назым, недовольный возникшими помехами. – Притворяется или, правда, шок? Или его так стукнули, что он вообще ничего не соображает? Сейчас они его опять под капельницу положат или усыпят, и ни черта я не узнаю…»
Это было обидно.
Назым хорошо подготовился; эта пятизвездочная кукла снабдила его столькими фактами, что он был готов примириться с ее существованием, безразличием и дорогими туфлями; он притащился сюда, хотя, строго говоря, дело это его не касалось, и в другое время он с удовольствием спихнул бы его коллегам из другого отдела. Еще как спихнул бы: его дело – трупы, а тот, кто лежал перед ним и истерически смеялся, трупом явно не был и становиться им в ближайшее время не собирался. И рассматривать происшествие с туристом как покушение на убийство никто бы не стал. Мало ли что он там в бреду рассказывает! Вон у самого приступ какой, после таких ударов по голове и не такое привидится! Сел, видите ли, в машину к незнакомцу!
Назыма так и подмывало выложить этому типу все, что он думает о его россказнях.
Можно подумать, он не до пенсии дослужился на этой проклятой работе, а вчера на свет появился! Интересно, почему каждый карманник или пушер, каждый подозреваемый непременно считает себя умнее всех? Или не всех, но уж умнее легавых – точно?
Если бы они так не считали, полицейским не приходилось бы ежедневно выслушивать горы такой удивительной лжи, которую и ребенку не станешь рассказывать. Эта ложь оплетала даже самые невинные показания, и приходилось тратить время на ее проверку, и получать в результате обидный ноль, и допрашивать следующих, и снова выслушивать ложь, и копаться в ней, и перепроверять каждое слово… а дело стояло, очевидцы забывали то, что видели, убийца успокаивался и успевал уничтожить улики, дождь – настоящий или метафорический – смывал следы. А тот, кто нагородил эту гору лжи, потом невинно и чуть лукаво улыбался, разводил руками и, вздыхая, приглашал их в сообщники: вы же понимаете, мне нужно было, чтобы жена не узнала, вы же понимаете, я не мог так прямо и сказать, где я был, вы же понимаете, мой отец не должен был узнать, что я курю!