Доктор еще долго говорил, но я не слушал его; одно понимал я: все это было не сон, не мечта, - действительно возвратился к живым мертвый, оживленный ложною жизнию, и отнимал у меня счастие жизни... "Лошадей!" вскричал я.
Я почти не помню, как и зачем привезли меня в Москву; кажется, я не отдавал никаких приказаний и мною распорядился мой камердинер. Долго я не показывался в свет и проводил дни один, в состоянии бесчувствия, которое прерывалось только невыразимыми страданиями. Я чувствовал, что гасли все мои способности, рассудок потерял силу суждения, сердце было без желаний; воображение напомнило мне лишь страшное, непонятное зрелище, о котором одна мысль смешивала все понятия и приводила меня в состояние, близкое к сумасшествию.
Нечаянно я вспомнил о моей простосердечной кузине; я вспомнил, как она одна имела искусство успокоивать мою душу. Как я радовался, что хоть какое-либо желание закралось в мое сердце!
Тетушка была больна, но велела принять меня. Бледная, измученная болезнию, она сидела в креслах; Софья ей прислуживала, поправляла подушки, подавала питье Едва она взглянула на меня, как почти заплакала:
- Ах! Что это мне как жалко вас! - сказала она сквозь слезы.
- Кого это жаль, матушка? - спросила тетушка прерывающимся голосом.
- Да Владимира Андреевича! Не знаю, отчего, но смотреть на него без слез не могу...
- Уж лучше бы, матушка, пожалела обо мне; - вишь, он и не думает больную тетку навестить...
Не знаю, что отвечал я на упрек тетушки, который был не последний. Наконец, она несколько успокоилась.
- Я ведь это, батюшка, только так говорю, оттого, что тебя люблю; вот и с Софьюшкой об тебе часто толковали...
- Ах, тетушка! Зачем вы говорите неправду? У нас и помина о братце не было...
- Так! так-таки! - вскричала тетушка с гневом, - таки брякнула свое! Не посетуй, батюшка, за нашу простоту; хотела было тебе комплимент сказать, да вишь, у меня учительша какая проявилась; лучше бы, матушка, больше о другом заботилась...- И полились упреки на бедную девушку.
Я заметил, что характер тетушки от болезни очень переменился; она всем скучала, на все досадовала; особенно без пощады бранила добрую Софью: все было не так, все мало о ней заботились, все мало ее понимали; она жестоко мне на Софью жаловалась, потом от нее переходила к своим родным, знакомым никому не было пощады; она с удивительною точностию вспоминала все свои неприятности в жизни, всех обвиняла и на все роптала, и опять все свои упреки сводила на Софью.
Я молча смотрел на эту несчастную девушку, которая с ангельским смирением выслушивала старуху, а между тем внимательно смотрела, чем бы услужить ей. Я старался моим взором проникнуть эту невидимую связь, которая соединяла меня с Софьею, перенести мою душу в ее сердце, - но тщетно: передо мною была лишь обыкновенная девушка, в белом платье, с стаканом в руках.