— Я тебе еще советую, — сказал Бабкин. — Ты на Балчуг не ходи. Это, брат, Замоскворечье, а там что ни человек, то или подхалюзин, или подьячий, или продажная сволочь. Ты иди в Гостиный двор, возле биржи. Ночью иди, вот с ними.
— Бывал.
— Выходит, знаешь.
Алесь действительно бывал там. Когда-то они специально делали это ночью, для настроения. Огромное здание, ночь, бесконечные арки галерей на внутреннем дворе. Запустение, немая тишина и глухие шаги по плитам. А над этим колодцем — месяц в тучах. Арки на ночь закрывали досками, а сторожа спускали сыщиков-волкодавов, но за деньги разрешали поглазеть.
— Вот туда и иди. Тоже преисподняя. Все можно купить, и железо, и флейты.
— Пойду, — сказал Алесь.
И тут Чивьин неожиданно отшатнулся. Он сидел спиной к занавеске. И как раз над его головой, дыша ему в затылок, торчало из занавески, как из платка, страшное, все в лиловых и желтых разводах (от старых и новых синяков) лицо.
— Какие эт-та флейты, — спросила морда страшновато-елейным голосом, — кто это тут так-кой музыкант? А если — в часть?!
У него было обличье «аблаката от Иверской», который за косушку пишет в трактире для клиента такое прошение, что его не понимают ни в суде, ни, назавтра, сам клиент и адвокат. Нос сизый, в жилках. Лицо отекшее.
— А вот я вам покажу флейты. — Человек словно вползал в клетушку.
Макар было встал у него за спиной.
— Ти-ихо, — сказал Бабкин, — не надо. Мы сами… Ты что же это, бывший сорок пятой гильдии[72] купец, а потом строка приказная, лезешь, куда не ведено?
— Пострадал за правду, — сказал тот, подняв руку. — Так что ж, вы флейты покупать будете, а я… коп-пейки собирать? Нет уж! Как я, так и вы! Так! Вот так! Только так! Я вас отсюда не вып-пущу. Заставлю дать ответ, какие это флейты… ночью, в Гостином дворе.
Тут Алесь увидел, что испугался и Бабкин. Надо было спасать положение. Конечно, можно было отговориться экспедицией, но ехать туда? Зачем? И к тому же запрещенная покупка военных ружей. Каторга Бабкину? Допросы и высылка ему, Алесю? Проваленное дело жизни. Попались, как цыплята.
А человек-тля наступал:
— И вас… И вас в яму… И вас под забор, в нищету… Чтобы вши вас ели, чистеньких… Что, одному мне?
Половой, видимо, куда-то отлучился. Теперь он возник в дверях и приготовился схватить этого мятого подьячего, чтобы удалить прочь.
— Оставь, — сказал Алесь. — Садитесь, господин…
— И сяду, — куражился тот. — Сяду, пока вы… выпьете по последней…
— А вы с нами.
Слюнявый, похожий на раскисший гриб, рот подьячего дергался. Сомовьи глаза жадно впились в бутылку.