Лицо Кизгайлы так страдальчески исказилось, что я пожалел его.
— Он первый перебежал, — скрипнул зубами пан, — а за ним и другие пустились во все тяжкие. Как крысы с корабля. А остальным утеснения чинят.
— Нобили [103] не бегут, — сказала она.
— Потому и нищают. Да и этих, верных, три человека осталось. И их бы для спокойствия — на плаху.
— Сапега пришлет помощь. Сапега враг ему.
— Не верю, — сказал пан, — я и на себя не надеюсь после «обращения». И кто знает, не покарает ли меня за это господь.
— Что такое, — не понял я, — кому враг Сапега?
— Главе мужиков, — угрюмо глядя в пол, сказал Кизгайла.
— Нобиль. Роман Гринка из Ракутовичей, — ответил пан.
Признаюсь, я довольно неучтиво свистнул.
Дело оборачивалось совсем плохо. Нобили — самые знатные и самые уважаемые народом люди на этой земле. Они не просто имеют древо предков, они ведут его от какого-то славного человека.
Их закон чести гласит: каждое поколение должно приумножить славу этого предка своими деяниями. Поэтому большинство из них отличается справедливостью, открытым нравом и необузданной отвагой в бою.
Таковые три достоинства — я всегда говорил это — вовсе не способствуют процветанию в этом лучшем из миров. Посему эта порода людей принадлежит к числу вымирающих. Исчезли потомки князя Вячка, нет прямых потомков Андрея Полоцкого, неутомимого врага Кревской унии. Их забыли. И поделом: нечего попусту геройствовать. Человек создан для того, чтобы плодиться, а не для того, чтобы уничтожать себя. Что толку в том, что их имена занесены в какой-нибудь городельский привилей [104] или первый статут, если носителей этих имен не осталось на земле.
Но я всегда говорил, что у этого народа голова устроена как-то не так. Не знаю, мякина у них в голове или какие-то особые мозги (если представится случай, надо будет поглядеть), но они относятся к этой породе с предельным вниманием и нежностью. Мужики особенно любят их, потому что те почти всегда небогаты и считали чрезмерное богатство позором.
Однажды, после разгрома татар под Крутогорьем, третью часть добычи предложили одному из Ракутовичен (не помню уже, что он сделал, — кажется, заколол или взял в плен хана Койдана), и он отдал ее мужикам, которые пришли под его знамя. Те потом молились на него как на бога, и, когда он позвал их в поход на ятвягов, бросили разбогатевшие хозяйства и пошли за ним. Конечно, все это плохо кончилось — с главаря сняли шкуру, взяв его в плен.
И дань-то с этих ятвягов можно было взять только банными вениками и лыком. Неразумный риск!
Я знал все это от одного быховского монаха. Он протрубил нам все уши этой былой славой.