– Ты же не хочешь за него.
– Конечно, нет, дурак!
И это поразило их обоих.
Сейчас Томми была готова разрыдаться от злости, тщеты и страха.
– Вот она, у тебя в руках, еще одна моя возможность. Если только ты не рассчитываешь на то, что завтра мы заработаем состояние. Но у нас ведь нет состояния, не так ли, Джонатан?
– Это так, – согласился он. – Но у нас оно будет. Не делай этого, Томми. Не сейчас. Ты не должна делать это сейчас.
– Он дал мне срок до конца месяца, чтобы принять решение.
Джонатан закрыл глаза.
– Матерь Божья!
А потом выругался сквозь зубы.
Томми вздрогнула.
– Джонатан, подумай. Ты хочешь жить в полной изоляции от всего, что любишь? Ты хочешь жить вот так до скончания века? Хочешь?
Томми не могла этого вынести. А Джонатан в это время, кипя от злобы, одевался, просовывал руки в рукава рубашки, затягивал галстук на шее с таким видом, словно хотел удавить им отца.
Потом остановился и посмотрел на Томми, пригвоздив ее взглядом к месту.
– Отец не возьмет надо мной верх, Томми. Победа будет за мной, – наконец тихо сказал он. Это прозвучало, как клятва на крови. – У меня будет все, что я захочу. У тебя – тоже. Ты должна решить, веришь мне или нет. И любишь ли меня больше, чем боишься будущего.
Они стояли и смотрели друг на друга в тяжелом, полном гнева молчании.
Страх! Томми ненавидела, когда ее обвиняли в трусости. Но она была не готова принять такое решение сейчас, когда боязнь боли потерять Джонатана заглушала все. Вот чего она не могла вынести.
– Тебе лучше уйти, – мягко сказала Томми. – Мне нужно, чтобы ты ушел.
Джонатан крепко зажмурился. А когда открыл глаза, у него было такое выражение, что Томми чуть не сказала: «Беру свои слова назад. Не уходи. Не уходи! Никогда не оставляй меня».
Джонатан не двигался. Он был напряжен, как крепко сжатый кулак.
Вместо этого Томми усмехнулась.
– Ищешь что-нибудь, чтобы швырнуть об стенку?
Он ничего не нашел, что бы швырнуть. Зато нашел, что можно было пнуть ногой.
Дверь оглушительно грохнула. На выходе.
Как ни в чем ни бывало Джонатан вернулся в городской особняк Редмондов на Сент-Джеймс-сквер, словно и не уходил оттуда. И теперь с вежливым и беззаботным видом сидел за завтраком.
Отец не задал ему ни единого вопроса. Когда он пару раз внимательно посмотрел на сына в поисках признаков непокорства или переживаний из-за разбитого сердца, Джонатан просто ответил ему доброй улыбкой.
«Ты меня не победишь. Это я тебя одолею!»
Единственно эта мысль владела им, когда он передавал отцу джем, когда брился по утрам, когда его голова касалась подушки вечером. Эта мысль носилась в воздухе, которым он дышал.