Томми оказалась в трудной ситуации.
Это ощущение усилилось в тот момент, когда она обнаружила еще одно послание, оказавшееся у нее под дверью. Для посторонних глаз, свернутое, оно походило на камешек, который кто-то на обуви занес с улицы. Но Томми понимала, что это на самом деле.
Она постояла в нерешительности. Потом двумя пальцами осторожно подняла его и отнесла на стол. Быстро зажгла лампу, которая, ожив, залила комнату светом. Сев за стол и подперев ладонью подбородок, Томми принялась разглядывать послание.
Она оттягивала момент, когда нужно будет принимать решение.
Томми не придавала значения трудностям, если они не достигали определенного предела. В такой ситуации просто ложилась в дрейф, как корабль в штиль, раздражаясь и паникуя от бесцельности. И если на горизонте не оказывалось какого-либо вызова, создавала его сама. У нее к этому был талант. Другого пути Томми не знала. Сопротивление было тем встречным ветром, который надувал ее паруса.
Бух! Бух! Бух!
Томми ахнула. Все хлипкое здание заходило ходуном. Она схватила лампу со стола, чтобы та не упала.
Стуки прекратились.
Она улыбнулась.
– Привет, Резерфорд! – крикнула в потолок.
– Привет, мисс Томми! – ответили ей оттуда.
Резерфорд жил в нескольких комнатах над ней, и когда заявлялся домой, все здание качалось, скрипело и стонало, как корабль в шторм. Но он не часто бывал дома. Иногда Резерфорд находил работу в доках, или на кораблях, или на стройке, частенько отсутствовал неделями, занятый чем-то более интересным и сомнительным.
Так было, например, когда он в последний раз работал на Томми.
Всех населявших этот дом можно было описать одним выражением – сомнительные жильцы. Именно здесь еще молодой умерла ее мать, больная и без гроша за душой, именно сюда потом вернулась и сама Томми, а обитатели дома стали ей чем-то вроде семьи, потому что любили ее мать. Комнатки у нее были небольшие, но удобные, как старая обувь, и заполнены теми немногими вещами, что остались после смерти матери. До Томми всегда доносились звуки окружавшей ее жизни. В доме постоянно что-то стучало и гремело. То Резерфорд принимался ходить из конца в конец своей комнаты, то кровать Мэгги билась в стену, когда женщина развлекала посещавших ее джентльменов, то четверо детей Бетти с криками носились вверх и вниз по лестнице. И тому подобное.
В общем, у Томми практически не было времени на то, чтобы почувствовать себя одинокой. Но вот когда наступала ночь и она гасила лампу, а в доме все затихало, Томми иногда начинало казаться, что она одна плывет на плоту в открытом море. Тогда она в панике просыпалась и хваталась за края кровати. Одиночество обладало собственным звучанием – отсутствием голосов и грохота за стеной.