Закусив многострадальную, уже припухшую губу, Маред заставила себя чуть шире раздвинуть ноги, услышав одобрительное «да, моя хорошая, да…» Постепенно придвигаясь ближе, Монтроз закинул на нее колено, не переставая изощренно ласкать: гладил каждый укромный уголок, проводил то подушечкой пальца, то приятно царапающим ногтем, нажимал что-то, отчего Маред заливала раскаленная сладость. Лицом и шеей она чувствовала горячее мужское дыхание, не шевелясь, но едва сдерживаясь, чтоб не податься навстречу бесстыдно умелой руке.
– Расслабься, – тихо то ли попросил, то ли приказал Монтроз. – Не думай ни о чем.
Маред попыталась. Правда, попыталась. Осоз¬на¬ние то¬го, что сей¬час слу¬чит¬ся, кру¬жило го-лову и су¬шило рот, в гла¬зах мель¬ка¬ли ис¬кры – зо¬лотис¬тые, под цвет ноч¬ни¬ка. Вце¬пив¬шись паль-ца¬ми в прос¬ты¬ню под со¬бой, она еще силь¬нее раз¬дви¬нула но¬ги и сог¬нула их в ко¬ленях, под¬чи¬ня¬ясь ру¬кам Кор¬са¬ра. Тот и вправ¬ду не то¬ропил¬ся: ле¬гонь¬ко на¬дав¬ли¬вал, по¬том мед¬ленно про¬сунул один па¬лец глубже, зас¬та¬вив Мар¬ед дер¬нуть¬ся. Это бы¬ло не боль¬но, но дико непривычно и стыдно.
Монтроз передвинулся так, что оказался стоящим на коленях между бедрами Маред.
– Посмотри на меня, – велел он. – Посмотри, девочка.
Маред с трудом подняла тяжелые, словно налитые свинцом веки. Взглянула в совсем близкое сумасшедшее серебро глаз под слипшимися ресницами. Вдохнула изменившийся запах: никакого мыла и одеколона, только чистое разгоряченное тело. Подумала, что теперь неизвестно, от кого так пахнет: от нее или от Монтроза. А может, запахи смешались? Мысли текли звонкие и холодные, страх то наплывал волнами, то отодвигался куда-то вдаль.
– Положи мне руки на плечи, – мягко сказал Монтроз. – Давай… Можешь обнять за шею, если хочешь. Не бойся…
Несколько мгновений Маред смотрела на его шевелящиеся губы, потом, поняв, чего от нее хотят, с трудом разжала сведенные судорогой пальцы. Подняла негнущиеся в локтях напряженные руки, забросила за шею лэрда и, почувствовав под пальцами твердую гладкую спину, такую напряженную, хищно выгнутую, странным образом немного успокоилась.
Монтроз ее желал. Так желал, как Маред, наверное, и представить себе не могла. Лежал сверху, опираясь на ладони, и животом Маред чувствовала его напряженную плоть. В глазах Корсара стояло расплавленное серебро, грозя вот-вот перелиться через край радужек. И он терпел. Ждал, терпел на грани собственной боли – Маред видела и бьющуюся жилку на виске, и побледневшие губы – чтобы не сделать ей больно и не напугать. Смотрел жадно и восхищенно, потом, склонившись к самому уху, шепнул: