- Разойдитесь, ребята! Она больна, а вы ей дышать мешаете.
Манька ждала другого, она понимала, что все ее покинули, что ждать ей помощи неоткуда, что Хайло будет ее ругать и, так как все знают, вышибет ее из клуба: а тут вдруг: "Она больна", - и это было еще страшней, еще ужасней, и Манька вся замерла. Но хворь отошла, голова перестала кружиться, только слабость чуть-чуть осталась. Манька хитро приоткрыла глаза, только наполовину, будто больная, чтобы не сразу вышибал из клуба: ведь сжалится же, даст отсидеться. Но Хайло спросил.
- Встать можешь?
Манька вскочила, как, бывало, в школе у строгой учительницы, рванулась было в сторону. "Я пойду, пойду, я сама уйду..." Но железной хваткой цапнул Хайло ее за руку:
- За мной. В читальню.
Хайло говорил отрывисто и властно; может быть, из-за этого, да еще из-за взгляда, прямого, в упор и стального, и побаивались его ребята, а девчата часто при его приближении обрывали свою чечеточную трескотню. А ведь Хайло был такой же фабричный парень, как и все; разве вот раньше хулиганом был первейшим во всей рабочей слободе; с того времени и прилипла к нему озорная кличка.
2
В читальне Хайло взглянул грозно, сказал:
- Выйдите, ребята, на пять минут.
И читальщики прошелестели газетами, захлопнули книги, скрылись. Тогда Хайло сел на скамью, уперся в Маньку глазами - она чувствовала, хоть и не смотрела, - и спросил:
- Ну? В чем дело?
Маньке стало почти что весело: значит, Хайло не знал. Значит, соврать можно и... и из клуба не вышибут. Выпалила:
- С матерью поругалась. Мать из дому выгнала.
И смело глянула на Хайло. На нее в упор глядели добрые серые усталые глаза. Таких глаз Манька никогда у Хайла не видела. Смотрела, смотрела и поняла: куда-то делась прямая такая, страшная морщинка у Хайла над глазами, - раньше всегда была, а теперь не было.
- За что выгнала-то?
Манька еще не придумала соврать, юльнула глазами в сторону, на бородатого Карла Маркса, моргнула, и в это время снова поймала взгляд тех же серых добрых глаз прямо перед собой. Хайло, словно случайно, двинул локтем - и:
- А? Мань? За что выгнала-то? - А глаза впились в Маньку - не увернешься.
Манькины глаза сами собой закрылись, невтерпеж стало; потом голова подвернулась, словно птичья, и Манька принялась пристально разглядывать кусок ковра на полу, между бедром и рукой.
Чья-то горячая рука легла на Манькино плечо; чей-то чужой, как будто уже недобрый, голос стукнул:
- Ну?!
- Вот что, Хайло, ты только не сердись, что не отвечала, мне все тошно, а ты такой, я тебе больше матери доверяю, я тебе все сейчас скажу, погоди... Ты погоди, ты не сердись, я все равно уйду из клуба, я сама уйду, только ты никому не говори. Я сама знаю, что не скажешь, потому что ты такой...