Личность Эн раскрыта писательницей убедительно и достоверно, психологически точно, движения души Эн, ее переживания, вплоть до самых интимных, изображены удивительно тактично и тонко.
Воззрения Эн, ее жизненная философия дышат умом и благородством; ее приверженность высокому долгу, страдания ее души, редкие способности, которым так и не суждено было расцвести, - все это и поныне волнует тех, кто соприкасается с личностью Эн, тонко и мастерски обрисованной Томиэ Охара, уроженкой той же древней земли, и будят сострадание к героине ее печальной повести.
ГЛАВА I
ПОМИЛОВАНИЕ
Сегодня к нам прибыл посланец дома Андo, он привез правительственную грамоту - помилование.
Когда посланец удалился, мы все - матушка, кормилица, мои сестры и я обнялись и заплакали.
"Не плачь, - говорила я себе, - зачем же плакать?" - но не могла удержать слез.
Матушке уже исполнилось восемьдесят, кормилице - шестьдесят пять, нам, сестрам, перевалило за сорок - все мы уже старухи. Мы обнимались и плакали, но каждая плакала о своем. Или, может быть, я одна встретила эту весть иначе, чем остальные?
Мы поздравляли друг друга, но мое сердце почему-то не ликовало от радости, хотя я тоже вместе со всеми обращалось с поздравлениями к матушке...
Двадцать девятого июня, ровно семьдесят пять дней назад, скончался мой младший брат, господин Тэйсирo. С того самого дня все мы страстно ждали наступления этого часа. Но больше всех ждала я. Душа изнывала от нетерпения. "Когда брат умрет, нас помилуют..." - думала я. Больной и сам пришел к этой мысли, когда надежда на выздоровление исчезла.
- Когда я умру, всех вас простят, сестрица... - сказал он мне. - Вот единственная польза от меня сестрам и матушке...
- Не говори так! На что нам теперь свобода? Матушка, да и мы все уже состарились. Любая перемена сулит нам одно лишь горе. Пусть все идет по-прежнему, без изменений, без происшествий - в этом теперь наше счастье. Главное, чтобы ты был с нами. Выздоравливай и живи ради нас...
Я говорила искренне. Мне хотелось и дальше оставаться здесь, в нашей темнице, где я провела больше сорока лет. Пусть мне будет пятьдесят, шестьдесят лет. Пусть исполнится семьдесят или, как матушке, даже восемьдесят, я хочу оставаться здесь, думала я.
Эта мысль рождала в душе странное успокоение и какую-то горькую радость с оттенком иронии. "Эн Нoнака, заточенная в темницу четырех лет от роду, схоронила здесь свою девяностолетнюю жизнь..." - пусть на моем надгробии напишут такие слова, если, конечно, вообще разрешат начертать наши имена на могильных камнях. Не прожила, а именно схоронила, ведь мне, в сущности, так и не пришлось жить.