— Эх, да что зря болтать, раз ничего с тобой не сделалось, — прервал ее муж.
— Ничего не сделалось? А кто уперся и надумал платить за корову тридцать пять рублей да еще рубль за повод, когда сам Гроховский вот-вот отдал бы за тридцать?.. Я насилу вымолила у него, чтобы взял тридцать три… Видать, три рубля для тебя ничего не стоят?
Но Слимак ее не слушал. В отчаянии он схватился за голову, хоть в боковушке было темно, и попятился назад, в горницу, где спал Стасек. Там он бросился на лавку и нечаянно придавил мальчику ноги.
— Это вы, тятя? — проснувшись, спросил Стасек. — Да, я.
— А что вы тут делаете?
— Так, просто присел; что-то меня мутит.
Мальчик поднялся и обнял его за шею.
— Хорошо, что вы тут, — сказал он, — а то по мне все ходили эти немцы.
— Какие немцы?
— Да те двое, что были в поле: старик и бородатый. Ничего не говорят, чего им надо, а сами все топчут меня, топчут.
— Спи, сынок, нет тут никаких немцев.
Стасек еще крепче прижался к отцу, но Слимака совсем разморило, до того ему хотелось спать, и они оба повалились на лавку; однако вскоре мальчик снова заговорил:
— Тятя, а правда, — спросил он вполголоса, — правда, что вода видит?
— Что ей видеть?
— Все, все… Небо, наши холмы и вас тоже она видела, когда вы шли за бороной.
— Спи, сынок, а то ты невесть какую несуразицу понес, — успокаивал его Слимак.
— Видит, видит, тятя, я знаю, — прошептал мальчик и уснул.
В хате было очень жарко; Слимак, вконец разомлев, поплелся во двор и, с трудом передвигая неповиновавшиеся ноги, добрался до риги. У входа он едва не наступил на Гроховского, затем после нескольких неудачных попыток наткнулся на скирду соломы и весь зарылся в ней, так что не видно было даже сапог.
— А корову-то я купил, все-таки купил, — буркнул он, засыпая.
На другой день Слимака разбудил окрик жены:
— Долго ты еще будешь валяться?
— А что? — спросил он из-под соломы.
— Пора в имение идти.
— Звали меня?
— Чего тебя звать? Сам должен идти насчет аренды.
Мужик заохал, но поднялся и вышел на гумно. Вид у него был сконфуженный, лицо отекло, в волосах торчала солома.
— Ого! На что стал похож, — брюзжала жена. — Зипун мокрый, весь замызгался, сапожищи небось всю ночь не снимал, а теперь смотрит на людей, как разбойник какой. Пугалом в конопле тебе стоять, а не с паном толковать. Обрядись хоть, — куда ты такой пойдешь?
Не сказав больше ни слова, она опять пошла к коровам в закут, а у Слимака от сердца отлегло, что на том все и кончилось. Он-то думал, что она полдня будет его теперь пилить.
Он вышел во двор. Солнце уже высоко поднялось, и земля успела обсохнуть после ночного дождя. Подул ветерок и принес из оврагов птичий щебет и какой-то запах, влажный и веселый. За ночь зазеленели поля, на деревьях распустились листочки, небо синело, словно вымытое, и мужику показалось, что даже хата его побелела.