— Ты чего шатаешься? — проворчал мужик. — Вчерашний хмель не выдохся?
— Что-то худо мне, — тихо ответила жена.
Слимак призадумался и надел пояс.
— А чего тебе? — спросил он.
— Все какие-то черные круги пляшут перед глазами, и шумит в ушах. Ох, да, может, это в хате пищит?.. — бессвязно проговорила она, разведя руками.
— Не хлещи водку, вот и не будет пищать, — огрызнулся Слимак и, сплюнув, снова вышел во двор.
Его удивило, что она не вступилась за избитого сына. Гнев снова ударил ему в голову, но бить уже было некого; он схватил топор и бросился колоть дрова. Колол почти до вечера, в одной рубашке, забыв про обед. Ему казалось, что тут, у его ног, лежат воры, угнавшие лошадей, и он рубил, как бешеный, разбрасывая по всему двору поленья и щепки, взлетавшие из-под топора.
Наконец руки у него онемели, заныла поясница и промокла от пота рубаха; в то же время остыл и его гнев. Слимак пошел в хату, но в первой горнице никого не оказалось. Он заглянул в боковушку: Ягна лежала на кровати.
— Ты чего это? — спросил он.
— Неможется мне малость, — ответила женщина, словно очнувшись от сна. — Ну, да это пустое.
— Печка выстыла.
— Выстыла? — повторила Слимакова.
С трудом поднявшись с постели, она с большим усилием снова развела огонь для ужина.
— Видишь!.. — сказал Слимак, пристально глядя на жену. — Вчера ты распарилась в корчме, потом воды напилась да еще расстегнула дорогой кофту. Вот тебя и прохватило.
— Ничего со мной не сделается, — раздраженно ответила Слимакова.
Должно быть, ей и вправду стало лучше, она разогрела обед и подала его к ужину.
Ендрек вышел из угла, взял в руки ложку, но есть не смог и горько заплакал. Слимак расстроился, а мать, точно не замечая слез сына, кое-как ополоснула посуду и легла спать.
Ночью, почти в тот же час, когда в овраге замерзал несчастный Овчаж, у Слимаковой начался озноб. Муж проснулся, укрыл ее тулупом, и озноб понемногу прошел. На другой день она встала и, как всегда, принялась за работу, лишь изредка жалуясь на боль в голове и в пояснице. Несмотря на это, она возилась по хозяйству, но по глазам ее Слимак понял, что с ней что-то неладно, и приуныл.
К вечеру на дороге заскрипели сани и остановились у ворот. Через минуту в хату вошел шинкарь Иосель. У Слимака сердце екнуло, когда он взглянул на гостя, такое странное у него было выражение лица.
— Слава Иисусу, — поздоровался Иосель.
— Во веки веков, — ответил Слимак.
С минуту оба помолчали.
— Вы ни о чем не спрашиваете? — начал шинкарь.
— А что мне спрашивать?.. — проговорил Слимак, глядя ему в глаза, и вдруг побледнел, сам не зная почему.