Произнося эти слова, он готов был поклясться, что в эту минуту Овчаж с ребенком сидит в конюшне и что оба они живы и здоровы. Он был настолько уверен в этом, что даже поднялся с лавки, чтобы позвать батрака ужинать. Но, взявшись за дверную скобу, вдруг остановился. Ему было страшно выйти во двор…
Однако страх его понемногу рассеялся. Слимак вышел из хаты, заглянул в пустую конюшню, потом подкинул коровам охапку сена и, едва стемнело, лег спать. У жены снова начался озноб, и он, как вчера, укрыл ее тулупом, приговаривая:
— Ну и подлец этот Иосель!
У него никак не укладывалось в голове, что Овчаж с ребенком замерзли. Напротив: чем больше он думал о них, тем тверже был уверен, что Иосель его запугивает ради какого-нибудь мошенничества. Утром Слимак со смехом рассказал обо всем жене, удивляясь наглости шинкаря и стараясь догадаться, для чего ему понадобилась эта ложь.
После обеда к ним заехал староста и вручил Ендреку повестку в суд по делу о нанесении увечий Герману.
— Когда ему там нужно быть? — спросил Слимак.
— Его дело разбирается завтра, — ответил староста. — Но чего ему таскаться пешком в этакую даль? Пускай садится со мной, я его подвезу.
Ендрек слегка побледнел и стал надевать полушубок.
— А много ему дадут? — мрачно спросил отец.
— Э!.. Посидит денька три-четыре, ну, может, с неделю, — сказал староста.
Слимак вздохнул и достал из узелка рубль.
— Вот еще что… — снова заговорил Слимак. — Слышали вы, что прохвост Иосель выдумал, будто Овчаж замерз вместе с ребенком?
— Как не слыхать? — неохотно ответил староста. — Правда это…
— Замерзли?.. Замерзли… — повторил Слимак.
— Ну да, замерзли. Конечно, всякий понимает, что не ваша это вина, — поспешил прибавить староста. — Что ж, не устерег лошадей, в сердцах вы прогнали его, но ведь никто ему не велел уходить с дороги в овраг. Может, он напился или еще что, да так и пропал, бедняга, через свою глупость.
Ендрек уже был готов и, прощаясь с родителями, по очереди поклонился им в ноги. У Слимака навернулись слезы на глаза. Он прижал голову сына к груди и на всякий случай дал ему рубль, поручая божьему попечению. Очень удивило Слимака, что так равнодушно простилась с Ендреком мать.
— Ягна! Ендрек-то наш в суд идет, в тюрьму, — вразумлял ее муж.
— Ну и что? — пробормотала она, обводя хату блуждающим взглядом.
— Очень тебе неможется?
— Не. Только вот голова побаливает и все нутро горит, да чего-то я обессилела.
Она пошла в боковушку и легла на кровать. Ендрек ушел со старостой.
Слимак остался один в горнице, и чем дольше он сидел, тем ниже склонялась его голова. Сквозь дремоту ему казалось, что он сидит среди поля, далеко раскинувшегося по обе стороны, и что там нет ничего — ни кустов, ни травы, ни даже камней — ничего, только серая земля. А где-то в стороне (мужик не смел туда взглянуть) стоит Овчаж с ребенком на руках и смотрит в упор ему в глаза.