– Хватит, с этим пора кончать, – сказали мы, словно собрались с этого момента стать очень крутыми – и в делах, и в словах.
– Да, пора с этим кончать, – сказал тот мой брат, который всегда только открывал рот, когда надо петь хором, и про это знала вся церковь. – Мы станем… э-э-э… беспощадными!
– Беспощадными? – переспросил я.
– Именно, – сказал брат. – Люди сразу заметят разницу. Они думают, что всё про нас знают, а мы вот возьмем и начнем вести себя по-новому. И тогда они побоятся спрашивать, что это мы тут делаем, и подмигивать!
Он встал, посмотрел на нас сверху вниз и поднял палец, показывая, что мы должны его выслушать.
Но все братья, включая меня, будто сговорились и принялись ворчать и бурчать, то есть вести себя по-новому. Вот еще, не будем мы его слушать, что он там о себе думает, а ну-ка пускай садится!
– Сядь, – сказал тот брат, который умел заталкивать ушные раковины себе в уши, и все часто его об этом просили. – И закрой свою пасть.
Он состроил кислую физиономию, сощурился и притворился, будто в упор не видит стоящего брата. Потом он спросил у нас: что мы думаем о детях, маленьких детях, прямо самых маленьких? Не надо ли их закапывать в землю, чтобы лучше росли? Или, наоборот, почаще спускать с лестницы? Или, скажете, молочка для них поискать? А то еще и хлебушком накормить, чтобы окрепли?
– Заткни свой фонтан, – вдруг сказал стоящий брат. – А моего кулака не хочешь? Сейчас как поддам, так и полетишь в чертополох!
Так мы ворчали и бурчали, и нам казалось, что у нас хорошо получается. Выяснилось, что, когда мы смотрим исподлобья и время от времени отвешиваем друг другу оплеухи, мы выглядим просто отвратительно.
Пробил церковный колокол – было время обеда, но мы и не думали идти домой. Сидели за чертополохом, пока мама нас не позвала.
А когда она нас позвала, мы только пригнулись пониже. Плевать мы хотели на этот обед, сказали мы и отвесили друг другу еще по оплеухе – шлеп, – пускай мама сама ест свою дурацкую еду – шлеп, шлеп. Мы старались не хихикать, потому что злодеи не хихикают, хотя сдерживаться было трудно.
Прохожие видели нас такими, как надо. На лицах у нас было написано, что мы, как и положено злодеям и головорезам, получаем удовольствие от самого худшего, что в нас есть. Если и дальше так пойдет, скоро никто уже не будет спрашивать, что это мы тут делаем, и подмигивать.
– Обедать! – крикнула мама еще раз.
– Блины! – сказал нам прохожий. – Сегодня суббота.
Мы умолкли. А потом сказали все вместе, хором:
– Хм-м-м…
Прохожий был прав – по субботам на обед у нас всегда были блины, и это знали все-все-все, а также их дети и будущие внуки.