Голос у него стал звонче. И почему-то мы с ним чаще сталкиваемся.
- Ему делать-то нечего, - говорит Коля Гринченко, - вот он и суется куда ни попало.
- Командир, - говорит Шонгин.
- На передовой-то его и не слышно было, - говорит Сашка, - скоро воспитывать начнет.
- Командир, - говорит Шонгин. - Как же без этого?
- Он скоро до нас доберется, - говорю я, - вон он как на Колю все поглядывает.
- Он меня не любит, - говорит Коля, - вот комбат, тот любит. А этот нет.
- Комбат - это, конечно, другое дело, - говорит Шонгин, - этот с веточкой ходить не будет.
- Он умный, наш комбат, - говорит Сашка Золотарев.
Подходит младший лейтенант Карпов. Он бьет по голенищам веточкой. Он говорит Коле:
- Ты что, Гринченко, пряжку морскую носишь? Мы ведь артиллерия.
- Так точно. Артиллерия,- говорит Коля и улыбается.
- И поэтому сними пряжку и спрячь ее на память.
- Есть снять пряжку, - козыряет Коля и улыбается.
- Я ведь серьезно говорю, - говорит Карпов сдержанно-сдержанно, здесь на фронте эти фокусы ни к чему.
- Так точно, - говорит Коля и улыбается.
Карпов оглядывает нас. Мы не улыбаемся. Сашка смотрит в сторону. Шонгин стоит смирно, руки по швам. А я хочу встать смирно, а не могу. То левая нога согнется, то правая.
- Снять и доложить, - говорит Карпов. И ударяет веточкой по голенищу. И уходит.
Коля торопливо снимает пряжку с ремня. Красивую пряжку с якорями.
- Так я же не противился, - говорит он, - что это его?
- Командир он, - говорит Шонгин, - а ты молокосос. А ну-ка тебя так...
Коля уходит, размахивает ремнем.
- Нарвется, - говорит Сашка Золотарев. Непонятно, о ком это он: о Карпове или о Коле. Мы уходим тоже. В свою избу. В ней тепло. Коля сидит на лавке. Меняет пряжку.
- Уйду к разведчикам. Лихие ребята, - говорит он. Мы сидим и молчим. Сидеть надоело, молчать - тоже, говорить - тоже. Пополнения нету.
- Отправили бы куда-нибудь подальше, все равно без дела сидим, говорит Сашка. - Поехали бы мы в городишко... В увольнительную ходили бы. В парке, наверное, оркестр играет. Скоро яблони цвести начнут...
- Тебе бы Карпов дал бы там, - говорит Коля.
- Яблони и без тебя зацветут, - говорит Шонгин, - а оркестров сейчас нету. Ни к чему они вроде... Вот когда я на фронт уходил, тогда оркестр играл.
- Это был последний оркестр, - говорю я, - потом всем дали пулеметы. Все пулеметчиками стали.
- Э-э, болтать-то, - говорит Шонгин.
- Да, да. Теперь оркестры не играют. Теперь только тогда, когда город какой-нибудь освобождается.
...А когда я уходил, оркестр не играл. Была осень. Шел дождь. И мы с Сережкой Гореловым стояли на трамвайной остановке. И на нас были вещевые мешки. А в кармане лежал пакет из военкомата. И в нем - наши направления в отдельный минометный дивизион.