Спаркс попытался с головой внедриться в прочие дела, но это была лишь, так сказать, поверхностная активность. Еще и Иан Мэттьюс через месяц объявил, что переходит служить в другое отделение.
– Нужно сменить обстановку, Боб, – объяснил он. – Всем нам это нужно.
«Отвальная» у Иана Мэттьюса была как полагается. Напутственные речи старших, потом, с хорошего подпития, целый всплеск ужасных анекдотов, слезливые воспоминания о совместно расследованных преступлениях.
– Все, Иан, это конец эпохи, – сказал ему Спаркс, не без труда высвободившись из медвежьей хватки сержанта. – Ты был у нас великолепным копом.
«Последний продержавшийся[25], – с грустью подумал Боб. – Если не считать Глена Тейлора».
Вскоре на место Мэттьюса к нему заступил новый сержант – тридцатипятилетняя, пугающе смышленая девчонка («Женщина, Боб, – тут же поправила его Эйлин. – Девчонки с косичками ходят».).
Косичек она, конечно, не носила – у нее были блестящие каштановые волосы, собранные на макушке в такой тугой пучок, что на висках тонкими волосками даже оттягивало кожу. Это была крепкая и явно выносливая молодая женщина, у которой звание и карьерный путь явственно отметились синеватыми узорами на веках.
Детектив‑сержант Зара Зальмонд («Мать, должно быть, подбирала что поцарственнее», – подумалось Бобу) переведена была к ним из «полиции нравов», чтобы, по ее же словам, «упростить ему жизнь», и тут же рьяно взялась за работу.
Расследуемые им дела быстро продвигались и одно за другим утекали прочь сквозь дверь кабинета: это и смерть тинейджера от передозировки наркотиков, и серия высокопрофессиональных грабежей, и поножовщина в одном из ночных клубов. Спаркс их потихоньку одолевал, но ни одно из этих дел не могло отвоевать его внимание от человека, с которым он уже давно делил свой кабинет.
Глен Тейлор со своей обезьяньей ухмылкой перед зданием Олд-Бейли с утра до ночи маячил у Боба на периферии его трудов. Втихаря Спаркс кропотливо изучал все до единого полицейские рапорты начиная с того дня, как пропала Белла, приговаривая точно мантру: «Он где-то здесь», и от настойчивости стирал отдельные буквы на своей клавиатуре.
Как-то раз среди буфетной болтовни Спаркс прослышал, что Ли Чемберса снова вызвали в участок, чтобы еще разок на него взглянуть. Тот уже отбыл свои три месяца за «непристойное обнажение», потерял работу и вынужден был переехать, однако, по всей видимости, ничуть не растерял своего привычного бесстыдства.
Чемберс заметно ерзал на стуле, твердо заявлял о своей невиновности, однако на сей раз поведал поподробнее о своей торговле порнопродукцией, включая часы работы и любимые места взамен на иммунитет от дальнейшего судебного преследования.