– Во, гляди-ка, – сказал он, выудив из вазы с фруктами мандарин, – прям как ты, Глен. Совсем без семян.
Джордж вообще был грубияном, но тут даже он сам понял, что зашел слишком далеко. Никто ему ничего не ответил, и это воцарившееся в комнате молчание было ужасным. Никто не знал, что тут можно сказать, и все молча уставились в телевизор, просматривая «Достойную улицу»[16]. Якобы ничего не произошло. Однако Глен побелел тогда как полотно. Он молча сел, а я даже не решалась его коснуться. «Без семян…»
В машине по пути домой он сказал, что никогда не простит этого своему отцу. И действительно не простил. Больше мы с ним к этой теме не возвращались.
Я отчаянно хотела ребенка, однако Глен не желал обсуждать ни эту «нашу с ним проблему», ни то, чтобы кого-либо усыновить. Он полностью ушел в себя, а я осталась с этим одна. Двое чужих в одном доме.
На наших воскресных ланчах Глен перестал рисовать на запотевших окнах, а просто открывал заднюю дверь, выпуская из кухни пар. И все начали расходиться раньше и раньше, а потом мы все стали придумывать какие-то предлоги, чтобы не встречаться. «Мэри, мы в эти выходные так заняты! Вы не против, если мы отложим наш обед на будущее воскресенье?» А потом стали откладывать на «через месяц», и постепенно наши семейные обеды свелись лишь к празднованию дней рождения и Рождества.
Если бы мы обзавелись детьми, у них были бы и бабушки, и дедушки. Все у нас было бы иначе. Между тем напряжение от того, что приходилось все время что-то изображать перед родителями, сделалось невыносимым. У них словно не было иных развлечений – существовали только мы. И это пристальное внимание к нашей жизни Глен воспринимал чересчур остро.
– Они хотят вмешиваться буквально во все! – возмутился он после одного из обедов, когда Мэри с моей матерью решили, что мне было бы лучше приобрести новую плиту.
– Они всего лишь хотят нам помочь, милый, – с легкостью отмахнулась я, хотя и видела, как в голове его словно сгущаются мрачные тучи. Весь остаток дня Глен оставался молчалив, предаваясь каким-то собственным мыслям.
Он не всегда, конечно, был таким. Но теперь стал вдруг на все обижаться. Какие-то совсем смешные мелочи: то продавец в газетном киоске неосторожно брякнул, как продул «Арсенал», то какой-то малыш в автобусе скорчил ему рожицу, – могли расстроить Глена аж на несколько дней. Я поначалу старалась как-то развеселить его, отвлечь, но все эти усилия только выматывали меня понапрасну, и я перестала приставать, предоставив мужу возможность самому справляться с этим состоянием.