Ефросинья вытерла скупую слезу со сморщенной щеки и посмотрела на меня своими выцветшими от времени глазами.
– Фатима, да все знают, что проклято наше село. По домам шепчутся, а на людях плечами жмут. А проклято оно и отцом Владимиром, которого заживо сожгли с женой и шестерыми детьми, и Татьяной Алексеевной с четырьмя, и теми заключенными, которые тут покончили жизнь самоубийством или были убиты. Сколько подростков в этой церкви повесилось от издевательств матерых уголовников, никто не знает. Столько лет церковь поганили разными преступлениями. Не могли другого места найти! И кладбище превратили в преступное. Здесь начинают могилы рыть и находят кости да черепа неизвестных людей. А, как стемнеет, как будто эти неупокоенные встают из-под земли и ходят, ищут что-то. Сколько людей ходило на это кладбище вечером – либо вообще не вернулись, либо, вернувшись, молчат, как заговоренные.
Старушку трясло от обиды за родное село и свою несчастную жизнь. Никого у ней не осталось в живых, некому схоронить даже. Со всеми попрощалась.
– Фатима, когда я умру? Уж скорей бы со всеми своими свидеться, – спросила бабка Ефросинья.
– Вот поможете мне и людям разобраться с этой чертовщиной, тогда и собирайтесь, – пошутила я. Но бабка Ефросинья была твердо намерена покинуть этот бренный мир, поэтому вполне серьезно отнеслась к моим словам.
– А ты спрашивай поболе, да указывай, что делать. Я постараюсь во всем помочь. А то я измаялась уже вся. Тяжко видеть, как село вымирает. И сделать ничего не могу. Помочь не знаю как.
– Бабушка Ефросинья, а для чего тебе умирать, если я почищу ваше село от всякой нечисти? Живи и радуйся. Раньше срока никто не заберет на небо. Значит, много ты добра людям сделала, если никакая магия на тебя не действует.
– Добро или зло… кто ж разберет. Где она, граница-то… – прошамкала старушка.
– Ведите меня к фундаменту дома барыни. Люди ждут, да и стемнеет скоро. А мне еще на кладбище ваше надо наведаться. Да и дети дома ждут. Надо обратно в Москву лететь.
Старушка послушно покивала головой, поохала, пожалев меня за такую нелегкую работу, и пошла. Идти было недалеко. Буквально через несколько домов от сожженного и разрушенного дома сельского священника был пустырь. Она встала как вкопанная и указала мне клюкой направление.
– Иди туда. Только аккуратнее. Тут кругом камни и ямы. Я уж не пойду с тобой. Ноги совсем плохие стали. Сломаю еще.
«Недавно помирать собиралась, а тут про ноги забеспокоилась», – усмехнулась я про себя.
– Боитесь? – спрашиваю бабку Ефросинью.
– Да как не бояться, когда мой первенец тут погиб. Маленький еще был. Пошел играть в эти развалины и не вернулся. Нашли его мертвым. Ни удара, ни царапины… просто ничком на земле лежал и не шевелился. Перевернули – в глазах слезы и ужас. Я своим глазам не верила. Думала, с ума сойду. Не могу туда идти. Никак не могу. Всю жизнь эту картину помню и никак разгадку не могу найти. Думаю, что он там что-то страшное очень увидел. Сердечко не выдержало и разорвалось. Горе было большое… А ты иди, Фатима. Ты тут чужая, никто тебя не обидит.