Мама в спальне ругалась, плакала и дергала ручку, но не вопила и не барабанила в дверь. Она, к счастью, тихо себя ведет, когда напивается.
Я пошел посмотреть, здесь ли Гарди, и похолодел, услышав еще кое-что.
Окно! Мама открывала свое окно, собираясь прыгнуть в вентиляционную шахту.
Ключ в двери никак не хотел поворачиваться, но я знал, что окно она тоже просто так не откроет, там рама тугая. Я слышал, как мама рыдает, возясь с ним.
Дверь я открыл вовремя: она полезла в окно, приподнятое на фут, и застряла. Я вытащил ее, и она нацелилась мне ногтями в лицо.
Что мне оставалось? Я двинул ее в подбородок и подхватил, не дав грохнуться на пол. Вырубил напрочь.
Я весь дрожал и обливался холодным по́том в этой душной, проспиртованной комнате. Отдышался немного, заглянул к Гарди. Одиннадцать часов, а она еще дрыхнет! Я потряс ее, и она села, прикрывая руками грудь – инстинктивная скромность возобладала над не проснувшейся еще наглостью.
– Мама напилась, – произнес я, – а через три часа похороны. Вставай живо.
Кинув ей халатик или что там у нее висело на стуле, я выбежал вон. Гарди не заставила себя ждать.
– Она в спальне! – бросил я, метнулся в ванную, открутил до отказа холодный кран. Брызгаться будет, пока ванна не наполнится, ну и плевать. Гарди уже сняла с мамы туфли и снимала чулки.
– Как она ухитрилась? Ты-то куда смотрел?
– Я ушел из дому в восемь утра, тут она и сбегала за бутылкой.
Я взял маму за плечи, Гарди – за ноги. Мы взвалили ее на кровать и стащили через голову платье.
– У нее другая комбинация есть? – спросил я.
– Есть, конечно. Думаешь, мы успеем привести ее в чувство?
– Не снимай тогда эту, черт с ней. Отведем ее в ванную прямо так.
Отведем, как же. Скорее отволочем. Самое трудное было посадить маму в ванну. Мы с Гарди тоже порядком промокли, но в конце концов преуспели.
– Держи ей голову, а я сварю кофе покрепче! – распорядился я.
– Открой у нее в комнате окно, чтобы проветрилось! – откликнулась Гарди.
– Открыто уже.
Я включил чайник, набил фильтр кофейника до отказа и снова побежал в ванную. Гарди умывала маму, повязав ей голову полотенцем. Та постанывала и пыталась увернуться от холодной воды. Руки-ноги у нее покрылись мурашками.
– Приходит уже в себя, но я прямо не знаю, Эдди, как мы за три часа…
– Даже меньше. Как очухается, помоги ей вылезти и вытри ее, а я побегу в аптеку. Есть какое-то средство… не знаю, как называется.
Я переоделся в сухие брюки и рубашку. Придется идти на похороны в будничном костюме, но тут уж ничего не поделаешь.
В ванной слышался мамин голос – она бубнила что-то невнятное, но не ругалась, не истерила. Может, и успеем еще.