Петь горазды были Леля и Сергей. Сильный голос и хороший слух были у мамы, тем более, что любую начатую песню она допевала до конца, бывало — и в одиночестве. Остальные тогда помалкивали. Но если отсутствовала по каким-то причинам Леля. Эта тоже была песенница.
Часто пелись песни инсценированно. Так, например, хорошо помню, когда пели "Бродягу", на куплете:
"Бродяга Байкал переехал..."— кто-то брал мешок и выходил к порогу, словно только что переехал Байкал.
"Навстречу родимая мать..." — поднималась какая-нибудь женщина соответствующего возраста и шла навстречу тому, кто понуро стоял в углу с мешком."
И уже "бродяга" пел в одиночку:
"Ах, здравствуй, ах, здравствуй, родная!
Здоров ли отец, жив ли брат?" — с тревогой в голосе.
"Мать" в ответ ему пела:
"Отец твой давно уж в могиле, сырою землею зарыт,— и смахивала слезу. А на вопрошающий взор "сына" отвечала: — А брат твой, а брат твой — в Сибири давно кандалами звенит".
"Бродяга" жутко огорчался от этих известий, изумленно и печально смотрел на "мать" и никак не мог прийти в себя. Тогда "мать" брала "сына" под руку заботливо и успокоительно пела:
Пойдем же, пойдем, мой сыночек,
Пойдем же в наш домик родной,
Жена там по мужу скучает,
Детишки уж плачут гурьбой...
В этом месте уже все хором подхватывали, вторя, с каким-то надрывом, и откровенно плакали и даже рыдали, не стесняясь друг друга.
Окончив песню, долго и томительно молчали, переживая во глубине душ случившееся с "бродягой". Многим эта незатейливая история была кровно близка. Углублялись как бы в себя — ни шороха. Горькие складки у ртов постепенно выпрямлялись.
И только спустя определенное время кто-нибудь неожиданно запевал:
А по Сибири я шатался!
И все дружно подхватывали:
Брюки с напуском носил...
Лица светлели.
После такого плавного перехода настроений, вдруг какая-нибудь женщина выскакивала на середину комнаты, дробно молотя каблуками, и раздавалась залихватская частушка:
Пошла плясать - дома нечего кусать!
Сухари да корки - на ногах опорки!
И всем становилось весело оттого, что певунье "дома нечего кусать", а ей наплевать, черт с ним, перебъемея, перезимуем, переживем! Где наша не пропадала!
Другая подхватывала:
Тише-тише, господа!
Пол не проломите!
У нас в подполе вода —
Вы не утоните!
Тут уж гармонист обязан был взять в руки гармонь-хромку. (Песни, как правило, пелись без музыкального сопровождения, за небольшим исключением. Так, например, "Хаз Булат удалой, бедна сакля твоя...") Когда я был еще мал, гармошка попадала в руки слепому Батрашову. Гармонь ломилась у него через колено, длинные пальцы метались по белым клавишам, словно очумелые, а сам слепой музыкант пристукивал начищенным хромовым сапогом в такт. Он всегда ходил в суконной гимнастерке, на которой поблескивали ордена. Впоследствии гармошку брал я и играл плясовые, "Саратовские страдания", "Барыню", "Цыганочку" ...