Он говорит «джайв» или «умирай»? Мой голос, когда он наконец ко мне возвращается, дрожит.
— А что с открыванием рта под Уитни Хьюстон?
— Можешь под Уитни… — Флавио делает рукой жест, словно взвешивает что-то на весах — так жестикулируют только иностранцы. — Только будешь петь джайвом.
Я худая и неловкая белая девушка, которой медведь на ухо наступил, — с чего этот парень решил, что я умею петь джайв?
— Петь джайв под Уитни? Это разве возможно?
Меня охватывает паника, и последние слова я уже кричу. Несколько «зрителей» кабаре хихикает. Флавио поднимает брови над очками. Я наклоняюсь к нему и пытаюсь шептать:
— Послушайте, Флавио…
— Осторожно, платье!!! — кричит Джемисон.
— Вы перепутали меня с настоящей певицей кабаре или еще с кем-нибудь, — говорю я, резко возвращаясь в вертикальное положение. — С кем-то, у кого есть талант. С кем-то другим. Я не умею петь джайв.
Флавио презрительно трясет головой и ищет в кармане сигареты.
— Ладно, джайва не надо — и скэта тоже, — добавляет он, словно я тешу себя мыслью о скэте.
Слава богу. Я испускаю такой вздох облегчения, что мои серьги звенят.
— Хорошо — вообще-то, прекрасно… потому что я практичес…
— Будешь просто петь под Уитни.
Пот уже не сочится, а льет ручьем.
— Нет, нет, Флавио, я не могу, я уже говорила на собеседовании, я ужасно пою, и я не думаю…
Он ударяет одной рукой по сцене, а другой, с зажигалкой, чуть меня не подпаливает.
— Слушай меня! Ты будешь петь, и сейчас же!
Клянусь, я не пытаюсь быть «проблемной», но я не умею петь. Правда. Спросите мисс Боузер, мою учительницу музыки в средних классах. Каждый год она смотрела на меня, вздыхала и махала рукой приблизительно в том направлении, где сидели мальчики, даже не утруждая себя выбором конкретного места. В результате я пою совершенно никак, а когда я закончила средние классы, думаю, и мне, и ей показалось, что мир зазвучал лучше. Менять эту ситуацию сегодня я не намерена.
К тому же пение меня просто приводит в ужас.
— Я не умею петь, Флавио, не умею! — шепчу я умоляюще.
Флавио сдергивает с себя очки. Его глаза как асфальт, жесткие и ничего не выражающие.
— Ерунда! Все могут петь, Эмили, это как ходить! А теперь перестань тратить наше время и работай!
Я не знаю, что делать. Я поднимаю глаза. Все молчат. На Меня пристально смотрят восемьдесят пар глаз, включая Джастина, который сидит за столиком впереди в свете прожекторов. Видимо, моя паника очевидна, потому что он ухмыляется своей озорной ухмылкой, посылает мне воздушный поцелуй и начинает хлопать и скандировать:
— Э-ми-ли! Э-ми-ли!