Таня открыла окно. Пахнуло травой, рекой, цветом яблонь и дымом свечи, гаснущей на подоконнике.
Свечу Таня зажгла утром, вернувшись с отпевания, и вот она догорела.
Об отпевании договорилась сразу, о похоронах тоже, и уехала бы сразу после похорон, но автобус до Орла вечером уже не ходил, и пришлось остаться на поминки.
– Как же, Таня, надо помянуть, не собака померла, – назидательно сказала баба Гаша.
Таня дала деньги на выпивку-закуску. Ей самой непоминание собаки казалось куда более правильным делом, чем бессвязный ор и вялая драка спившихся теней, которые стеклись на дармовщину. Больше помянуть ее мать было некому.
Если бы не отпевание, не его горестный и чистый чин, который Таня помнила с детства, когда вместе со всеми детьми бегала в Троицкую церковь поглядеть, как покойников провожают, – все это было бы совсем невыносимо.
Наконец выпивка кончилась и все разошлись. Таня открыла окно, чтобы проветрить комнату. При мысли о том, чтобы здесь ночевать, ее начинало знобить.
Баба Гаша выглянула в коридор, услышав ее шаги.
– Ты куда это на ночь глядя? – спросила она.
– У пруда посижу, – ответила Таня.
До утра, что ли, у пруда сидеть? Она не знала. Ей было так плохо, что хоть волком вой. Но кому дело до ее воя?
– Не ходила бы к пруду, Татьяна, – покачала головой баба Гаша.
– Топиться не стану.
– Ты-то, может, и не станешь, а что он надумает, никому не ведомо.
– Водяной, что ли? – усмехнулась Таня.
– А ты зубы-то не скаль! Анька Малофеевых на той неделе пошла вот так-то, ввечеру, на Нугрь белье полоскать. А он хвать за простыню, и потащил, и потянул.
– И что? – вздохнула Таня. – Утянул в свои чертоги?
Вообще-то она не удивилась бы, если бы так и оказалось. Все здесь – один сплошной чертог, почему не быть подводному царству?
– Вырвалась она. Говорит, голос его слышала. «Мой час, да не твой срок», – вот что вслед сказал.
Что на это ответишь? К чему это сказано вообще?
– То на реке было, – вздохнув, ответила Таня. – А пруд неглубокий.
За семнадцать лет пруд совсем обмелел, теперь это была просто лужа. Потому и люди больше не собирались здесь вечерами, и тишина стояла мертвая.
Таня обошла пруд, остановилась на краю косогора, села на травянистый пригорок за кустом шиповника. Внизу блестела река. Луна уже поднялась, тронула ее серебряной рябью. Соловьи гремели так, что плавили воздух своим переливчатым боем. Один самозабвенно пел прямо среди белых цветов шиповника, в полушаге от Тани.