— Врагов? — непонимающе промямлил маг.
— Кхалессу и ее ручного пса.
— Но… — Владимир взглянул на сына, который беспечно улыбался, а затем снова на него.
— Вам и другим заклинателям я предлагаю выбрать сторону, — не замечая его замешательства, продолжал он. — Те, кто останутся со мной, будут щедро вознаграждены.
— Н-н-но, — Стрикс начал заикаться, — разве ее можно убить?
Древний искренне рассмеялся. Владимир походил на свинью: толстый и неуклюжий, с маленькими бегающими глазками.
— Известно ли вам, кто я, Владимир? — Истинный поставил пустую чашку на стол. — Благодаря мне вы существуете.
Заклинатели напоминали ему сов, живущих среди развалин старого города. Увяло былое величие каменных стен, искрошились исполины-колонны. Отовсюду веяло сыростью и запустением, лишь совы продолжали жить в обветшалых дворцах и верить, что по-прежнему хранят знания. Проходили годы, столетия, они не замечали, что все идет не так, а когда спохватились, было уже поздно. К тому времени от совиной мудрости осталась только тень, и они медленно превратились из благородных птиц в тщеславных беспородных павлинов[12].
Маг продолжал вытирать лицо. Кто-то из заклинателей безоговорочно верил ему, кого-то приходилось принуждать. Как леди Ланье. Она боялась, но Демиург просто потянул за нужные ниточки. И заклинательница уже боготворила его, готова была на все и даже больше. Жаль, что она попалась Фенриру.
Проклятый пес! Стоило утопить его в океане, когда он был еще щенком. Древний хорошо запомнил день, когда впервые увидел его. Фенрир прибыл с другими рабами на галере. Выносливый и храбрый. Уже с детства он умел охотиться и выживать. Мало общался с другими детьми, предпочитал оставаться один. Кхалесса же росла общительным ребенком. Ее любили все. Она с легкостью заводила друзей, будь то простые рабы или маги, и смогла найти подход к нелюдимому мальчишке. Так завязалась их дружба.
Кхалесса. Будь она Истинной, рожденной на земле Великих предков, она бы поняла его. Но она родилась в этом жалком мире, что на долгие тысячелетия стал для него тюрьмой. Его путь был обречен на одиночество, а ее уподоблялся стремительному бегу, непрекращающемуся карнавалу красок, посреди городов: мерцающих и умерших. Он не мог созидать, а она желала творить.
Впрочем, он сам виноват. С самого начала стоило прививать воспитаннице ненависть к этому миру. Истинный не переносил даже воздух, которым приходилось дышать. Он был сущим ядом, отравляющим легкие. Живительный сок сабура[13] здесь превращался в отравленное зелье, обжигающее гортань и затмевающее разум. Вместо этого Демиург позволял ей наслаждаться каждым днем, шумом прибоя, закатами и рассветами. Он позволил ей любить. Себя, свою сестру, а после — грязного дикаря без рода и племени.