Но случилось прямо наоборот. На следующее утро, когда он вышел из подъезда, она уже сидела на скамейке в той же самой позе, что и накануне. Чтобы не опоздать на занятия, Ивану пришлось не только самому схватить её за руку, но и тащить всю дорогу её портфель. Он вспотел и разозлился. Перед тем как уйти, сказал:
– Завтра не приходи ко мне. Поняла?
Девчонка кивнула, а на следующее утро он увидел её сидящей на лавке перед домом. Нахмурясь, он пробежал мимо, но на каком-то повороте неосторожно оглянулся – и силуэт её фигурки, согнутой под тяжестью портфеля, медленно бредущей по осенней грязи, отозвался внутри эхом вины. Так что, когда другим утром Иван увидел Кристину на скамейке перед подъездом, он почувствовал облегчение и даже что-то, похожее на радость.
Он водил Кристину в школу весь год, до середины мая, пока подготовка к его выпускным экзаменам не нарушила неабсолютную синхронность их учебных занятий. Осенняя слякоть, её хлипкий зонт и чавкающие ботинки, снег, мокрый нос, суровый блеск глаз, скрюченные пальцы (варежки остались дома, пришлось отдать ей свои), её неповоротливые валенки и толстая зимняя куртка. Её портфель скоро перекочевал на его плечо. Трудно сказать, почему взрослый, семнадцатилетний парень, загруженный заботами последнего школьного года, подготовкой к экзаменам, увлечённый спортом, конструированием, занятый неизбежными для этого возраста любовными волнениями и беспокойствами, целый год провожал в школу чужую маленькую девочку. Его мать, так же как и мать девочки, считала, что такое поведение есть неоспоримый признак благородства. Одноклассники, вопреки опасениям Ивана, не обратили на парочку никакого внимания. Сам же Иван объяснял это тем, что просто не мог оставить беззащитное существо: даже ногти на её пальцах были до того малы, что напоминали коготки птенца.
Она стала приходить к нему домой. Первый раз это случилось, когда он заболел. Он лежал в постели, измученный температурой и кашлем, забывшись неглубоким сном, и, открыв глаза, вдруг увидел, что она в комнате и что она танцует… здорово танцует! Он тогда очень удивился, был просто заворожён. Но, когда он заговорил и начал расспрашивать, она насупилась и отвечала с явной неохотой. Осталось ощущение, что он подсмотрел тайну. Позднее во время своих визитов она ещё несколько раз танцевала, причём всегда за его спиной, спонтанно, словно повинуясь какой-то одной ей слышной музыке, так что он мог только угадывать её движения краем глаз. После танца она делалась более расслабленной, с ней можно было говорить. Постепенно из обрывочных её рассказов – и после пояснений матери, которая покровительствовала новой коллеге, – он восстановил жизнь Кристины до приезда в их район.