— Не будет ли вам удобнее, если я убавлю освещение? — спросил Эшенден.
Он выключил все лампы, кроме светильника возле кровати, затем снова сел. Ему очень хотелось курить. И снова взор его приковали к себе ее глаза, в которых как будто сосредоточилось все, что осталось живого в этой дряхлой женщине. Писатель теперь не сомневался, что ей крайне необходимо что-то ему рассказать. Но что именно? Что именно? Не исключено, что она позвала его лишь потому, что, чувствуя приближение смерти, ощутила вдруг острую тоску, желание после стольких проведенных вдали от родины лет видеть у своего смертного одра кого-нибудь из соотечественников, общества которых она так долго была лишена. Именно такого мнения придерживался доктор. Но почему же тогда она послала именно за ним, Эшенденом? Ведь были же в отеле и другие англичане. Например, одна пожилая пара — отставной чиновник индийской администрации с женой. Куда более естественно, если бы она послала за ними. Трудно было найти человека, более чуждого ей по духу, чем Эшенден.
— Вы хотите что-то сказать мне, мисс Кинг?
Он пытался прочесть в ее глазах ответ. Они по-прежнему смотрели на него с невысказанной мольбой, но что мог означать этот взгляд, писатель не имел понятия.
— Не бойтесь, я не уйду. Пока я вам нужен, я буду здесь.
В ответ — ничего. Ничего! Лишь взгляд этих черных глаз. Чем дольше Эшенден смотрел в них, тем сильнее было впечатление, что они пылают таинственным жаром, как будто в глубине каждого из них горит огонек. Взгляд умирающей был все так же неотрывно устремлен на его лицо. Писатель спросил себя, не потому ли она послала за ним, что знала: он агент британской разведки? Возможно ли, что в последний момент эта старая женщина вдруг изменила своим симпатиям, которым была верна столько лет? Быть может, на смертном одре в ней снова проснулась любовь к родине — чувство, спавшее полвека («Глупец я, глупец, — думал писатель. — Лезет в голову всякая сентиментальная чушь. Тешусь пустыми выдумками»), а может, ее охватило горячее желание сделать что-то, чтобы поддержать своих воюющих соотечественников? В ожидании смерти трудно оставаться самим собой, и патриотизм (чувство, которое в мирное время отводят политикам, публицистам и дуракам, хотя в суровые дни войны оно способно затронуть струны многих человеческих сердец), итак, патриотизм может заставить человека совершать самые неожиданные поступки. Странно, что мисс Кинг не пожелала видеть шейха и его дочерей. Неужели она внезапно их возненавидела? Не чувствовала ли она, что из-за них предала интересы родной страны, и не пыталась ли сейчас, в последние часы своей жизни, хоть как-то это компенсировать? («Все это совершенно неправдоподобно, она всего-навсего глупая старая дева, которой следовало умереть много лет назад!») Однако не следует отвергать и то, что кажется неправдоподобным. Эшенден неким странным образом укрепился во мнении, что гувернантка хотела доверить ему какую-то тайну, хотя здравый смысл не позволял ему в это верить. Быть может, она послала за ним, зная, кто он, и не сомневаясь, что он сможет извлечь из этого пользу. Она умирала, и бояться ей было нечего. Но была ли эта тайна действительно важной? Эшенден немного наклонился вперед в попытке понять, что все-таки пытаются выразить ее глаза. Не исключено, что тайна эта — совершеннейший пустяк, представляющий важность лишь для самой выжившей из ума старухи. Писателю надоели люди, которым каждый мирный прохожий кажется шпионом, а любое случайное стечение обстоятельств — заговором. Он готов был держать пари — сто к одному, — что если б мисс Кинг вновь обрела дар речи, то сообщила бы ему какую-нибудь никому не интересную ерунду.