Пожав плечами, прошел он дальше, в гостиную; там стоял открытый рояль и лежали на нем развернутые ноты.
Майор посмотрел их: то был похоронный марш Шопена.
— Дядя! — услышал он позади, — дядя!
Майор обернулся.
Девочка с перерезанным горлом стояла на пороге и улыбалась.
Кровь капала из ее горла на ковер, а она, как бы не замечая этого, тихо подходила к офицеру; волосы дыбом стали на голове майора, он затрясся и отбежал в дальним угол.
— Кто ты? — закричал он. — Кто ты и чего хочешь? Кто ранил тебя?
— Ты, — смеясь, сказала девочка, — ты ведь у нас был сегодня утром, — и мы играли в войну. Я здесь одна, папа спрятался, а Марина залезла под кровать и думает, что я ее не найду. А я вот нашла. Она тоже мертвая, как и я.
— Мертвая?! — в ужасе прошептал майор.
— Я мертвая, да. И ты мертвый. Ты ведь уже умер, — правда — смешно?
Она смеялась и подходила все ближе, помахивая вытянутой ручонкой, как бы подзывая майора к себе.
В оцепенении, бессильный шевельнуться, стоял он в углу и рассудок его мутился.
Вдруг призрак исчез.
Майор подошел к тому месту, где только что стояла девочка, прищурился, покачал головой и сипло захохотал.
Зеркало отразило его перекошенное лицо, трясущуюся голову и еще недавно черные, как смола, а теперь седые, белые, как молоко, волосы.
Утром, на другой день, эскадронному командиру был, как всегда, представлен рапорт. Рапортующий офицер сказал:
— По некоторым соображениям, г. командир, в рапорт не занесено одного происшествия: у нас есть помешанный.
— Кто?
— Майор Штейн.
Антон Оссендовский
УСЛЫШАННЫЕ МОЛИТВЫ
I
Горячо молились в избе Акима Турина. Молились без слез, с крепкой, как камень, верой смотря на древние, дониконовского письма, давно почерневшие иконы.
С темных, источенных червями кипарисовых досок сурово и пристально глядели лики святых. Много на своем веку видели эти суровые лики: и гонение ревнителей старой веры, и лихие времена, приходившие на Россию и уносившие людей, захваченных бурями и вихрями.
Молился старик Аким Турин и с ним молились две снохи его.
У всех было свое, особое и в то же время общее горе и глубокая, рождающая тревогу забота.
Два сына старика пошли на войну. Бог миловал их в бою и невредимыми были оба. Только два месяца уже прошло, а от обоих не было вестей.
Тревожились жены, тревожился и по ночам громко вздыхал Аким.
Но вздыхал он не по одним сыновьям, а еще больше по внучку Пете.
От младшего, покойного сына остался Петя. Матери мальчик не знал — умерла она при его рождении. Когда же вскоре преставился и отец, остался Петя на руках деда. Полюбили друг друга старый и малый и сделались неразлучными.