«Слава богу!»
Пуля, вылетев из черного ствола, угодила крысособаке прямо под правый глаз – точь-в-точь, как давешнему нео, который со своими уродливыми собратьями вздумал напасть на Игоря и его спутника, Казимира. Жалобно тявкнув, мутант издох практически моментально и, проехав оставшиеся три метра на грязном брюхе, замер в шаге от стрельца.
«Надо убираться, – глядя на покойную тварь, подумал Игорь, – пока другие не нагрянули».
Он спешно поднялся и огляделся по сторонам, ища достопамятную сумку с припасами. Не найдя, шагнул к мечу, поднял его и хотел уже вогнать в кольцо на поясе, но передумал – мало ли, какая напасть опять объявится? И пошел к дверному проему с клинком в одной руке и с пистолем в другой, морально готовый ко всему.
У самого порога стрелец остановился. Теперь он наконец понял, где оказался: впереди, буквально в километре от того места, где находился теперь Игорь, возвышалось логово ненавистных шамов.
«Но почему я все же не там? Как спасся?»
Вопрос остался без ответа. Подозревая недоброе, Игорь, однако, не собирался идти к кровопийцам за объяснениями – что он, совсем больной, что ли, в плен напрашиваться? Выглянув наружу и убедившись, что опасности поблизости нет, стрелец побрел к Куполу. Спохватившись, он спрятал пистолет в карман и полез за пазуху – проверить, там ли колбы, данные ему Казимиром. Склянки оказались на месте, причем обе, и у Игоря немного отлегло от сердца.
«Это значит, я смогу не только пройти в город, но и выйти из него, когда вернусь сюда вместе с подмогой!»
Он уже знал, как поступит: возвращаться в Кремль в гордом одиночестве было небезопасно да и, что греха таить, бессмысленно – ведь люди, как успел понять стрелец, ничего не могут противопоставить магии шамов.
Поэтому все надежды Игоря на спасение отца и других пленников отныне были связаны только с нейромантом Громобоем и его гигантским «Рексом» по прозвищу Щелкун.
Если кто-то и мог помочь стрельцу в этой ситуации, то только они.
* * *
Смотреть на Варвару, восседающую на фенакодусе Богдана, было странно. Только начинаешь забывать о случившемся в развалинах у погибшего «Чинука», потом видишь Наездницу верхом на скакуне и вспоминаешь, а внутри от этого аж все переворачивается…
По крайней мере, у Захара было именно так. Он снова винил в случившемся себя, и это треклятое чувство вины упрямо поедало его изнутри. То же самое было после смерти дружинника Михи по дороге на тушинский склад – опустошение и ощущение полной беспомощности, которое десятник давил лишь с превеликим трудом, просто для того, чтобы его рассеянность снова не вышла отряду боком.