В Париже мы долго не задержались. Но у меня был один вечер, чтобы погулять по городу. И я отправилась бродить в одиночку, не сказав Стасу. Конечно, я предполагала, что он рассердится. Его обязанностью было не спускать с меня глаз. Но я так устала от неизвестности в наших отношениях, что решила - будь что будет.
Город был наполнен каким-то особым ненавязчивым ароматом, смесью типично французского парфюма и натуральных цветочно-растительных запахов с примесью чего-то еще. Прохожие этого города казались мне частью картины под названием «Вечер в Париже». Мелкий осенний дождик, начавшийся внезапно, заставил город раскрыть зонтики и от этого стал похожим на тысячи российских городов, в которых точно также прохожие раскрывали свои зонты, спасаясь от дождя. И только особый шум, состоящий из шуршащих по мокрому асфальту шин, просачивающихся сквозь этот фон приглушенных звуков аккордеона, стука капель по зонтам, асфальту и крышам, в сочетании с тем особым ароматом, который только усилился от дождя, оставаясь при этом легким и прозрачным, снова вернул для меня его особое, не похожее ни на что очарование.
Город словно остановил мои внутренние часы. И в какой-то момент я почувствовала некий дискомфорт. Как будто я делала совсем не то, что нужно было делать. Ехала в противоположном направлении. И я растерянно оглянулась по сторонам, уловив слабое движение за углом дома, за который я только что повернула. И я поняла, что моя прогулка по Парижу подошла к концу. Пора было возвращаться в гостиницу.
Когда наш поезд покидал Париж, город был сер и плакал проливным осенним дождем. Как и мое сердце – тихо и одиноко, в тишине.
Глава 32. Стас.
Я несколько раз засекал его краем глаза, когда он садился вместе с нами в поезд до Москвы. И еще потом на вокзале, когда мы уезжали в Париж.
Я не беспокоился о нем, как о сильном и коварном враге. Потому что он таким не был. Визы он не получил. И последний раз я встретился с отчаяньем в его глазах, когда он остался на перроне в числе провожающих.
Если его игра в артефакты продолжится после нашего возвращения, то, пожалуй, мне и делать с ним ничего не придется. В один прекрасный день его просто запрут в палату. И все.
Больше на данный момент меня волновали отношения с Викторией. Она очень изменилась после моей мнимой смерти. Как будто горе от потери, которое она тогда испытала, никуда не делось, а поселилось в ней.
Я боялся к ней прикоснуться. Мне казалось, что если я это сделаю, она рассыплется как скульптура из песка.
И еще одна проблема мучила меня. Я был голоден.