Шлепки стали различимы — это были тихие приближающиеся шаги. Кто-то прошел рядом с дверью моего комода.
Я ждал.
Почти неслышимый шорох. Пауза. Самый мягкий и самый слабый слабый звук чего-то рвущегося.
Я вылез из шкафа с пушкой в руке.
Стоящим возле кровати девушки, и склонившимся над ее бессознательным телом, оказался старый Тэлберт Эксон, его лицо горело от приступа лихорадки, его ночная рубашка болталась вокруг его босых ног. Одной рукой он все еще опирался на одеяло, которое он откинул с ее тела. А вторая рука держала узкую полоску липкого пластыря, которой повязки удерживались на месте, и которую он только что отодрал.
Он заворчал на меня, и обе его руки направились к повязке на теле девушки.
Сумашедший, горячечный блеск в его глазах подсказал мне, что угроза пистолета в моей руке ничего не значила для него. Я бросился к нему, отдернул его руки в сторону, подхватил его на руки и понес — пинающегося, царапающегося и бранящегося — назад, на кровать. Затем я позвал остальных.
Илария Гэллоуэй, Шэнд — он вернулся из города — и я сидели на кухне, пили кофе и курили. Остальная часть обитателей дома помогала доктору Ренчу сражаться за жизнь Эксона. Старик за последние три дня испытал достаточно волнений, которые свели бы в могилу и здорового, не говоря уж о только что перенесшем пневмонию.
— Но зачем старому чёрту понадобилось убивать ее? — спросил меня Гэллоуэй.
— Понятия не имею, — сознался я, возможно, немного раздраженно. — Я не знаю, почему он хотел ее убить, но совершенно точно, что он пытался это сделать. Пистолет был найден примерно там, куда он мог его добросить, когда услышал, что я иду. Я был в комнате девушки, когда ее подстрелили, и я, не теряя попусту времени, подбежал к окну в комнате Эксона, но никого не увидел. Вы сами, возвращались домой из из Ноунберга, и приехали как раз после выстрелов, никого не видели, кто бы убегал по дороге, и я готов поклясться, что никто не мог убраться с территории усадьбы ни в одном другом направлении, без того, чтоб его заметил кто-нибудь из работников с фермы или меня.
И еще, вечером я сказал Эксону, что девушка поправится, если не сорвет повязки, что, вполне вероятно, натолкнуло Эксона на идею снять их. И он составил план, как самому сделать это — возможно, он знал, что ей дали опиум — и думая, что все поверят, что это она сама их сорвала. И он привел этот план в действие — отлепил один из пластырей — прежде чем я остановил его. Он стрелял в нее намеренно, и это очевидно. Возможно, что в суде я не смог бы это доказать, не зная, почему он это сделал, но я уверен, это сделал он. Но доктор говорит, что он навряд ли выживет, чтоб предоставлять дела в суд; он убил сам себя, пытаясь убить девушку.