После обеда Славик ходил к адвокату. А на следующий день, когда все ушли на прогулку, попросил меня остаться в камере. Я предполагал, что за адвокат у Дедковского, но о своих предположениях ему не говорил. Точнее, когда речь заходила о его адвокате, то я говорил Дедковскому, что я, мол, «знаю, что он знает, что я знаю», и дружески обнимал его за плечо. На что Славик смущался и продолжал разговор. Он сказал, что для того, чтобы в камере было всё в порядке, нужно, чтобы я написал записку, по которой его адвокату дадут 500 долларов. И что деньги пойдут ей на зарплату для защиты его в суде. Но помимо этого она займётся его содержанием в камере, где я буду содержаться вместе с ним. Я сказал ему, что не возражаю, чтобы в камере было всё в порядке и чтобы этим занимался его адвокат. Однако добавил, что не хочу связываться с записками, поскольку указанные в них суммы могут потом фигурировать в суде как оплата за очередной заказ. И хотя я понимал, что вряд ли мои недоброжелатели пойдут так далеко, но всё же хотел, чтобы и Дедковский понимал серьёзность моего положения.
— Ты что, гонишь, папа? — сказал Дедковский.
Он не называл меня по имени — ему больше нравилось «ты», или «слушай», или «папа». А потом подумал и сказал, что он впишет сумму своей рукой, сам. А я подтвержу её через своего адвоката. И что тот человек, который будет звонить Оле, будет девочка, и что она действительно адвокат и покажет Оле адвокатское удостоверение, и что Оля может с ней встретиться в людном месте и в присутствии знакомых.
Я Дедковскому в тетради написал:
«Оля, отдай, пожалуйста, девочке-адвокату…», а сумму написал Дедковский. Я дал ему Ольгин номер телефона. Адвокату я ничего говорить не собирался. А также сказал Дедковскому, что не гарантирую, возьмёт ли Оля трубку, будут ли у неё такие деньги и будет ли она встречаться и отдавать их. И буквально на следующий день Дедковский пошёл на следственку. А ещё через пару дней сказал, что всё в порядке и что Оля деньги отдала. А также добавил, что не хочет меня обманывать, хочет передо мной извиниться, так как к цифре 500 ещё впереди пририсовал единичку.
А на следующее утро камеру разбросали. Подошёл дежурный и всех заказал — каждого по отдельности, со своими вещами.
— Папа, я тут ни при чём! — сказал Дедковский.
По его лицу не было понятно, был ли он смущён или всё знал заранее. И был ли он расстроен. А я расстроен не был. Я уже понял, что в тюрьме заранее ничего знать нельзя, и неизвестно, что может произойти в следующую минуту. Как и по поводу денег. Я находился в тюрьме уже три месяца. И, в том числе от Дедковского, получил свой первый опыт. А за опыт, как и за всё, нужно было платить. И лучше всего деньгами, если они были.